Пускай даже незавершенные, “Поклонение волхвов” и “Святой Иероним” показывают, что Леонардо изобрел новый стиль, трактуя повествовательные сюжеты и даже портреты как психологические изображения. Такой подход к искусству отчасти объяснялся любовью Леонардо к карнавальным шествиям, театральным постановкам и прочим придворным увеселениям: он знал, как актеры разыгрывают различные чувства, и умел по губам и глазам зрителей угадывать их реакцию на увиденное. А еще, вероятно, здесь сказался темперамент итальянцев, которые тогда, как и сейчас, очень красноречиво жестикулировали. Леонардо очень любил запечатлевать жесты и мимику людей в своих записных книжках.

Он стремился изображать не только moti corporali – телесные движения, но и их взаимосвязь с atti e moti mentali, то есть с “порывами и движениями души”[163]. Что еще важнее, он мастерски объединял первые со вторыми. Это особенно заметно в его насыщенных действием и движением картинах с повествовательным сюжетом – например, в “Поклонении” и в “Тайной вечере”. Но тот же дар ощущается и в самых безмятежных портретах, особенно в “Моне Лизе”.

Мысль о том, что можно изобразить “умственные движения”, не была каким-то новым понятием. Плиний Старший восхвалял живописца IV века до н. э. Аристида Фиванского, говоря, что он “самым первым начал выражать в живописи нрав и передавать чувства человека…а также душевные смятения”[164]. Альберти в трактате “О живописи” подчеркивал важность этой идеи четкой и лаконичной фразой: “Движения души узнаются по движениям тела”[165].

На Леонардо сильно повлияла книга Альберти, и он сам неоднократно повторял это наставление в собственных записных книжках. “Хороший живописец должен уметь писать две вещи: человека и представления его души, – писал он. – Первое легко, второе трудно, так как оно должно быть изображено жестами и движениями”[166]. Он развивал эту мысль и более подробно, делая заметки для задуманного собственного трактата о живописи: “Нужно проследить жесты в зависимости от тех состояний, которые случаются с человеком… Движения должны быть вестниками движений души того, кто их производит… Картины или написанные фигуры должны быть сделаны так, чтобы зрители их могли с легкостью распознавать состояние их души по их позе… Фигура не достойна похвалы, если она, насколько это только возможно, не выражает жестами страстей своей души”[167].

Стремление Леонардо точно изображать внешние проявления внутренних человеческих порывов в итоге станет его главным стимулом не только в творчестве, но и в занятиях анатомией. Ему непременно хотелось узнать, какие нервы связаны с головным мозгом, а какие – со спинным, какие мышцы они приводят в движение, какие именно лицевые движения связаны с другими. Он даже попытается, рассекая человеческий мозг, угадать, где именно происходит встреча чувственного восприятия, эмоций и движения. К концу творческого пути попытки понять, как именно человеческий мозг и нервы преобразуют чувства в телесные движения, превратятся в какое-то наваждение. Зато он заставит “Мону Лизу” улыбнуться.

Возможно, Леонардо так упорно стремился изображать человеческие чувства еще и потому, что сам боролся с внутренним смятением. Быть может, неспособность закончить работу над “Поклонением волхвов” и “Святым Иеронимом” была как-то связана с меланхолией или унынием, напавшими на него, а затем вызвала новые приступы отчаяния. Начиная примерно с 1480 года, записные книжки Леонардо явно свидетельствуют о его мрачном настроении, порой даже о мучительной тоске. На листе с рисунками, изображающими водяные и солнечные часы, он оставил горестное замечание, в котором сквозит грустная мысль о недоделанной работе: “У нас нет недостатка в приборах, измеряющих жалкие наши дни, которые лучше было бы не расточать попусту, не оставляя никакой памяти в умах людей”