— Ась? Хто это тама? Иду-иду, — раздался голос Ружены, ставший как-то вдруг по-старчески глухим и скрипучим.

Леона услышала шаркающие шаги и звук с трудом открывающейся тяжелой двери, потом снова шаги, уже тихие, и снова скрип дверей где-то в отдалении.

— Здравия тебе, матушка. — Донесся до девочки хриплый мужской баритон, и по ее спине пробежал противный холодок — голос был ей знаком. — Дочка у меня недалече как вчера пропала. Осерчала на меня, убегла да в лесу заплутала, видать. Может видела ее? Умилой звать. Волосы у ней светлые, русые. На вид — годов восьми. Да ростком немногим меньше двух аршин[6]. Подсоби уж, матушка, всю ночь ее искал, не дай-то Боги волкам попалась.

Леона чуть не задохнулась от возмущения из-за такой наглой лжи. А если бы Ружена не знала о том, кто ее гостья и поверила этому «родителю»?.. Девочка вдруг замерла от запоздалого ужаса: а если бы она все же попала вчера в деревню? Ведь местные бы наверняка спокойно отдали ее «найденному тятьке»... А то что упрямится? Так подумаешь, мало ли девке вожжа под хвост попала, что с них, с неразумных возьмешь… Девочку всю надуло от злого негодования и бессилия. Так хотелось выбежать и зло крикнуть: «Ты лжешь! Ты — убийца!», а потом… Потом сотворить с ним что-нибудь очень плохое, так, чтобы он пожалел обо всем, что сделал… Но она была всего лишь слабой маленькой девочкой, и это ее бессилие злило еще сильнее.

Леона тихонько притянула к себе колени, на мгновение скривившись от боли в теле, и, крепко обхватив их руками, сжалась, чутко прислушиваясь к происходящему.

— Ох, штош это дееться-то. Ты прости, милок, прости родненький, нечем мне тебе помочь. Вчера хроза тутошки бушевала, так-с я из избы-то и не выходилась даже, поховалась[7] от непогоды-то. Я баба ить дюжо старая уж, шибко кости-то на хрозу ломить начинает, так я на печи косточки хрела. Не видывала я никохо, да нихто и не захаживал сюды. Да ты поди дальше, там вона по тропке деревенька стоит, авось туды твоя донька зашла-то, поспрашивай местных, милок, может видел хто.

— Не юли, матушка, — медленно и жестко проговорил мужчина. — Я по следам ее сюда шел. Ты ведь не надумала скрывать дочь от родного отца? Напроказничала она шибко, отхватила у меня хворостиной, это верно. Нрав у нее больно ерепенистый, может и яриться на меня, да только ж она еще дитя неразумное.

— Да ты шо, милок. Я ни в жизь, за ково ж ты меня принимашь-то? Шо я зверь какой, али тать[8] бессовестный дитя от батьки утаивать? — воскликнула Ружена с неподдельным изумлением в голосе.

— Коли так, — медленно начал он, — может позволишь мне осмотреться у тебя? Авось спряталась она тут-где от непогоды, уснула. Успокой отцовское сердце.

— Ну тык осматривайся, милок, осматривайся, чего бы и не осмотреться-то, раз за дите душа болит. Там вона хлев у меня, токмо вы поосторожничайте робятки, козочка тама стоит, не напужайте ее, а то молоко скинет ишо. Да ты проходи-проходи, родненьхий, охлядись, вон тама у меня лесенка на чердак-то идет, коли бы и забрался хто так, шоб я не увидала, так почитай токмо туды.

— Вы двое, — вновь донесся до Леоны резкий мужской голос, — осматриваете округу, как что-то найдете — сразу ко мне.

Леону накрыл липкий страх безысходности. Как же Ружена позволила? Она ведь обещала, что бояться нечего, что ее не тронут!

Девочка уже видела, как вот-вот приподнимется полог. Видела, как расплывется самодовольная улыбка на морде ее преследователя, видела, как он хватает ее и вытаскивает из дома наружу, а Ружена ничего не может с этим сделать. Сердце заколотилось, как бешенное и, казалось, будто оно сейчас выпрыгнет из груди.