А теперь вопрос — зачем вы с отцом мне солгали, что ты гей? Надеюсь в том, что ты мой жених, вы не были серьезны? А то боюсь, вдовой я стану очень быстро.

Так, ну и куда мы идем сейчас? Почему не наверх, а на улицу?

Нисколько не испугавшись, с интересом ждала продолжения нашего ненормального противостояния. Мы же шли и шли… шли и шли… и в итоге, минут через двадцать пришли в тенистую рощу незнакомых широколиственных пальмообразных деревьев, причем довольно близко от кромки воды. Ага, беседочка…

— Сядь. — поставив меня на пол только в беседке, причем высвободив и подтолкнув бэлтами к уютному плетеному креслу, зашел следом и, проследив, чтобы я села первой, устроился напротив. — Значит, по-хорошему ты не хочешь?

— По-хорошему ТЫ не хочешь. — криво усмехнувшись, закинула ногу на ногу и максимально расслабилась, приготовившись к тому, что сейчас мне преподнесут очередную порцию лживой лапши. — Как по мне, так это вполне ожидаемая реакция на твою спесь, гонор, самоуправство и ложь. Если бы ты начал по-другому, я бы и ответила по-другому. Так что даже не пойму — чему ты удивляешься?

— Удивляюсь? Да, пожалуй, я очень удивляюсь… — рассматривая меня так, словно видел в первый раз, задумчиво хмурился и тер пальцами подбородок. — Ты изменилась. Что произошло?

— Угадай. — презрительно хмыкнув, добавила: — Хотя ты вряд ли справишься с этой непосильной задачей… товарищ НЕ гей.

— Покажи спину.

— А что так мелко?

— Давай сама, не раздражай.

— А то, что?

— Сама знаешь. — отчетливо скрипнул подлокотник, сжатый в его руке, на что я вдруг расхохоталась. Роль злодея удавалась ему всё хуже и хуже. Бедненький… — Что смешного?

— Ты. Ты смешон. — всё хохоча, встала с кресла и попыталась шагнуть за пределы беседки, но его ленты тут же рванули ко мне и уверенно спеленали за талию и запястья.

— Что ж, рад, что ты в настроении. А теперь будь лапой, немножко помолчи. — и шагнув ко мне, попутно разворачивая к себе спиной, язвительно закончил: — Дорогая…

— У тебя странные способы уговаривания девушек. Замечал? — даже и не вздумав зашипеть, чувствовала, как его пальцы расстегивают молнию на спине, обнажая интересующую его тату.

— А у тебя болезненная тяга к насилию и мазохизму. Замечала?

— Вообще-то это называется — чувство собственного достоинства. Неужели по твоему мнению я должна позволять трогать себя всяким выродкам?

— По твоему мнению, я выродок? — уже водя пальцами по спине, словно на ощупь проверяя целостность рисунка, Матвей говорил глухо и раздраженно.

— Ты в этом успешно убеждаешь меня с самого утра.

— Да, успешно…

Уж не знаю, что он там увидел и к какому мнению пришел, но уже через секунду он застегивал молнию на место.

— Значит, печати наконец сорвало? — снова усадив меня в кресло, но при этом так и не освободив от захвата бэлт, мужчина напряженно всмотрелся в мои безмятежные глаза.

— Да ты гений логики, сладкий!

— Прекрати.

— Прекратить что, сладкий?

— Это!

Поцокав, покачала головой. Ещё бы пальчиком погрозила, но увы, запястья были принудительно обездвижены, а ладони уложены на колени.

— Сладенький, ты слишком нервный…

— Ариш-ш-ша…

— Фу, убери клыки. Как низкопробный вампирюга. — перекосившись от брезгливости, когда его лицо, неуловимо изменившись, стало похоже на жестокую демонскую маску, прищурилась. — Слу-у-ушай! Это от долговременного воздержания! Точно-точно! Блин, как жалко, что тебе не нравятся блондины! Познакомился бы с Умарином поближе, глядишь и скрасили бы друг другу вечер другой… А я бы даже папе ничего бы не сказала. Правда-правда! Ну что ты, сладенький… зубик заболел? Что с личиком?