Уж не знаю, дошло ли до автора замечание Лосева, но лично я испытал неловкость от этих саркастических слов. По всему было видно, что и сам Анатолий Васильевич близко к сердцу воспринимает творческую неудачу ученика. Появилась и шутка, а как же без нее?

Сражался я нередко

И часто рвался в бой.

Различные отметки

Я приносил домой.

Учился в третьем классе,

Задира и атлет.

И кто бы мог подумать,

Что стану я поэт?

Вот говорю сейчас «ученик», а сам думаю: никогда Анатолий Васильевич Лосев не называл нас так. Но мы-то знали, кто нас вел в начале пути. Потому и помним своего учителя, помним его литературные «разборы».

30 марта 2012

На пятом курсе пединститута наступила расплата за мою студенческую вольницу. Начинал учиться в группе историков, а оканчивал вуз уже литератором. Вначале переход не казался мне опрометчивым поступком. Обстоятельства складывались так, что довольно частые поездки на соревнования, работа ответсекретарем в институтской многотиражке, театральные репетиции, выступления на конкурсах и поэтических встречах (иногда их называют почему-то вечерами), ежедневные тренировки на стадионе и в спортзале – все это вынудило меня, как модно говорить нынче по другому поводу, на третьем курсе поменять ориентацию. В смысле – профессиональную.

Я жил припеваючи, зарабатывал приварок к стипендии, имел талоны на питание, кучу впечатлений от путешествий по стране. И за девушками успевал ухаживать. Но перед сдачей госэкзаменов деканат истфила устроил для меня гром среди ясного неба. Звучит несколько по-одесски, не правда ли? Но тогда мне было не до смеха, когда за месяц с небольшим пришлось рассчитываться с невольными «хвостами» по спецкурсам, дифференцированным и прочим зачетам, доброму десятку экзаменов сугубо по литературе.

Пришлось стиснуть зубы, взять руки в ноги, благо для чемпиона области по барьерному бегу и десятиборью эта закалка пригодилась как нельзя кстати. Врать не буду, что читал все книжки и конспекты, любезно предоставленные девчонками нашей группы. Иначе попал бы в психушку. Расчет был на штурм и натиск. К иным преподавателям прибегал даже домой, совал в руки зачетную книжку и объяснял суть визита. Спасала репутация институтской знаменитости, некий слабо различимый ореол поэта и будущего журналиста; иным импонировала моя спортивная слава. Чаще всего я получал без лишних вопросов требуемый зачет. Немного сложнее было с экзаменационными оценками. Ставить «отлы» (то бишь «5») за красивые глаза было неприлично, я это понимал и сам. Меня вполне устраивали и «хоры». Балл приходилось терять неизбежно, чем я немало испортил «пятерочную» череду страничек зачетной книжки на первых курсах. Наступив на горло самолюбию, благодарил преподавателей за снисхождение – и мчался дальше к очередному испытателю моих способностей.

Настала очередь визита к доценту кафедры литературы Нехаме Иоановне Вайсман, которую все называли Анной Ивановной. Она преподавала у нас зарубежную литературу, любила и отлично знала свой предмет, строго требовала того же и от студентов. Я особо не волновался, ибо считал очередной «хор» гарантированным. С Анной Ивановной мы были не просто в хороших отношениях, а, можно сказать, в отличных. Я посещал время от времени кружок художественного чтения, который вела Анна Ивановна. С ее помощью выучил рассказ Чехова «Прославился» про юношу Митю Кулдарова, который задолго до ильф-петровского Остапа Бендера попал под извозчичью лошадь, а затем и на страницы газет, чем возгордился несказанно. Рассказ пользовался успехом, мне рукоплескали. Анна Ивановна цвела от удовольствия, что ее ученик добился успеха на ниве красноречия. Так что бояться свидания с Вайсман не было никаких причин.