«Броненосец Потемкин» считают первым отечественным цветным фильмом: флаг на каждой копии картины раскрашивали вручную

Ранние фильмы Эйзенштейна – произведения принципиально нового жанра: революционной (или «историко-революционной») киноэпопеи, не имевшей предтеч ни на русском дореволюционном экране, который Эйзенштейн презирал и игнорировал, ни даже в великой «Нетерпимости» Д.У. Гриффита, монументальной философской фреске, по которой Эйзенштейн учился кинематографу.

Полный отказ от традиционного сюжета («индивидуальной драмы»), конфликты, прямо отражающие противостояние революции и контрреволюции, движение масс взамен борьбы характеров и т. п.

Уже высказывалось мнение, что кинокамера Эйзенштейна как творца эпопеи – это «точка зрения очевидца». Историческое событие прочувствовано здесь как факт автобиографии, как личное переживание. Тем самым устранена традиционная граница между эпосом и лирикой, между эмоцией социальной и эмоцией индивидуальной.

Для Эйзенштейна сама революция, сама история являются одновременно и объектом и «субъектом» изображения. Попробуем же более пристально всмотреться в способ переноса реального события на экран.

Наверное, никто не поставит в вину художнику бравурный финал «Броненосца Потемкина»: образ победоносного корабля, который рассекает волны, как бы вплывая в темноту зрительного зала – «в бессмертие», «в вечность».

Броненосец «Потемкин» плывет в бессмертие – всемирно прославленный финал фильма, патетический образ Победы

В действительности, как известно, восстание на «Потемкине» было подавлено и революция тоже. Матросские вожаки были расстреляны. Но символика, эмблематика фильма совершенно законны – на то творческая воля художника.

Теперь обратимся к следующей картине – к «Октябрю», где документализм должен был сочетаться с интеллектуальными «сериями» кадров, предназначенными воплощать некие общие понятия – «Бог», «Восхождение к власти» и т. п. Хотя фильм декларировался в качестве объективной хроники 1917 года, в нем «точка зрения очевидца», позиция летописца-наблюдателя изменяются.

«Помню – сам я попал под уличную стрельбу, – рассказывает Эйзенштейн. По Невскому двигались знамена. Шли демонстрации… До чего же быстро пустеет улица при стрельбе!.. Так и видишь скачущий бег вприпрыжку людей, непривычных и неприспособленных к бегу…

Эти дни оказались историей. Историей, о которой так скупалось и которую так хотелось трогать на ощупь. Я сам воссоздавал их десять лет спустя в картине "Октябрь"… прервав уличное движение на углу Невского и Садовой».

Эффектные кадры штурма чугунных узорных ворот на Дворцовой площади – фильм Эйзенштейна «Октябрь»

Речь идет о сцене расстрела демонстрации 3 июля 1917-го – одном из самых убедительных массовых эпизодов фильма благодаря «точке зрения очевидца». Но среди эйзенштейновских воспоминаний о Петрограде 1917 года (он уже студент Инженерного института) находим и следующее:

«…У нас на Таврической было тихо. Ложась спать, я педантично вывел на заметках дату… 25 октября 1917. А вечером дата эта уже была историей».

Но совсем по-иному будет выглядеть ночь восстания на экране «Октября».

Постановщик гигантской эпопеи-хроники сочинит мощную картину города, целиком охваченного революционным порывом. К большевистскому Смольному у Эйзенштейна стягиваются силы трудящихся, спешат грузовики с отрядами добровольцев. А на берегу Невы, в бывшей царской цитадели – Зимнем дворце, – трясутся от страха перед гневом народным министры соглашательского Временного правительства.

Такая композиция полностью отвечает уже советскому чертежу событий 25 октября 1917 года, утвердившемуся к десятилетию Октября: показано море людей вокруг броневика Ленина у Финляндского вокзала и другие эпизоды, которые в дальнейшем станут хрестоматийными.