Чтобы заработать денег, мне нужно было быть знающей, смелой и находчивой. Я должна была уметь за себя постоять. Хранитель научил орудовать ножом и драться палкой. Из простой ветки, она стала моей настоящей боевой подругой. Не раз и не два меня выручала. Я дорожу ею как вещью, которая приносит мне удачу.

Я ушла в другую страну, где никто из сородичей не знал моей истории. Меня взял замуж цыган-вдовец. Один раз услышал, как я гадаю, потом увидел, что все сбылось с точностью до деталей, стал бояться. Любил меня. Но боялся больше, чем любил. Начал осторожничать. От этого заболел и тихо умер. И я ничего не могла сделать, я ж врачую тело, а не душу.

После него меня не раз сватали. Для цыган я была как медом помазана, да и не только для цыган, хотя мне было уже далеко за 30. Я осталась одна, потому что мой ангел каждый раз мне показывал, что это не тот мужчина, который мне нужен.

Я обходила всю Европу, где сама, где с приютившим меня табором. Больше не попрошайничала, а гадала, лечила да роды принимала. Брошенных детей и сирот, а таких всегда было много, отдавала бездетным цыганкам, зная, что о них позаботятся. А сама детей больше не хотела, хотя они меня любят.

Потом, дело было в Англии, один богатый цыган на радостях, что я вылечила его семью, от всего сердца подарил мне кибитку, вардо, со всем ее содержимым, которую сделал и оборудовал своими руками. С тех пор я кочую в ней, присоединяясь то к одному табору, то к другому. С конями поначалу была проблема. Но благодаря тому, что отец научил их лечить, исчезла и она. Мне их дарили, отдавали за бесценок, я их подбирала брошенными, выхаживала, продавала, появились деньги, появились клиенты, появилась известность среди цыган. Хотя женщин-лошадников среди цыган отродясь не было.

Меня узнавали, привечали, советовались и… больше не сватались. Так я поняла, что состарилась.

Для цыган возраст важнее, чем пол или статус. Он – кладезь житейского, профессионального и личного опыта, сокровищница накопленных за долгую жизнь знаний, чаша, хранящая древние традиции и культуру. Да… для них я стала такой.

Затем перестали предпринимать что-либо без моего согласия. Мое молчание истолковывалось как недовольство, хотя я просто молчала. Все мои понятные и непонятные слова и действия считались выражением моей премудрости. Это не радует меня, как некоторых властолюбивых и ревнивых цыганских ведьм, но забавляет. Позволяю иной раз потешиться над глупостью.

А потом, в одночасье, я поняла, что мне нужен кто-то, кто слушал бы меня не как старейшину-мудрейшину, а как учителя огня. И вот… когда я почти устала от ожидания и даже попросила Агни перенести меня в мир мертвых, появился ты. Нежданно-негаданно. Не прошло и более 70 лет.

Было такое впечатление, что она впервые рассказывает о себе человеку, а не огню.

– Спасибо, Лоло, уважил, выслушал, не мешал. Не знаю, стало ли мне легче на душе, но голове, определенно, легче. Особенно, если учесть, что говорю об этом в первый и, скорее всего, в последний раз.

Они помолчали.

– Ну, ты понял, зачем я тебе все это поведала?

– Ну… чтобы простить и забыть, чтобы… душу излить, чтобы…

– Вообще-то, – чивани вытерла уголки глаз одной рукой, – я хотела бы, чтобы ты не пропустил мимо своего внимания два важных момента: внебрачных детей и проклятие, особенно материнское. Заметь, я не хотела бы сказать, что внебрачные дети – это проклятие, – чивани искоса глянула на мальчика, – скорее испытание. Они несут груз грязи нечистых отношений своих родителей. Мало того, что они отрабатывают свои грехи, они до двенадцати лет отрабатывают грехи еще и тех двоих, кто стали причиной их рождения. Справедливо это или нет, не нам судить, но в любом случае вся вина ложится на мать. Сейчас я не говорю про изнасилование. Невинность – величайший оберег. Она – энергетический щит, как до брака, так и после. Она никогда не утрачивается, никуда не девается и не исчезает, она умирает вместе с человеком. Но ее можно оскорбить, замутнить, забросать грязью так, что очищаться придется в течение многих жизней. И то… не факт, что не будет последствий.