Однако партийные руководители культуры строго придерживались в своей руководящей практике тех указаний, которые были даны А. А. Ждановым, А. А. Кузнецовым и П. С. Попковым при обсуждении документального фильма «Оборона Ленинграда» в апреле 1942 г. – «не сгущать краски» и «не переборщать упадок». Особенно показательной в этом отношении была судьба поэмы Зинаиды Шишовой «Дорога жизни», запрещенной 11 июля 1942 г. отделом пропаганды и агитации к радиопередаче «как политически неправильная». Тем не менее 13 июля 1942 г. в эфире ленинградского радио прозвучала часть этой поэмы, однако радиотрансляция была прервана по требованию горкома партии, переданному по телефону[173]. Партийные функционеры упрекали автора поэмы в том, что основной мотив ее произведения – показ страданий и обреченности ленинградцев, а их борьба и героический труд выпали из ее поля зрения. Заведующая сектором культуры в отделе пропаганды и агитации Паюсова в своей докладной записке секретарям горкома партии в подтверждение тезиса об «усиленном нагнетании» трудностей блокадной жизни, присутствующем в поэме, приводила из нее такую выдержку:

Какое здесь «нагнетание трудностей», может сказать блокадник, видевший зимой 1941–1942 г. смерть на каждом шагу, везде и всюду… Но теперь, в июле 1942 г., когда центральная и местная пресса в связи с демонстрацией фильма «Ленинград в борьбе» много писала о героизме ленинградцев, партийное руководство считало, что показ этих трудностей принижает значение подвига защитников Ленинграда.

Между тем такое неумеренное восхваление, носившее иногда формальный и поверхностный характер, критически воспринималось даже теми, кто действительно много сделал для защиты своего города. «Газеты и радио ежедневно поют дифирамбы ленинградцам. Пора бы несколько убавить тон, – комментировал в своем дневнике эту кампанию главный инженер завода «Судомех» В. Ф. Чекризов. – Вот манера, как возьмутся хвалить, то до бесчувствия будут делать. “Ленинградцы герои, ленинградцы пример, ленинградцы гордость” и т. д, и т. д. Ну, верно, трудно было, да и теперь нелегко в Ленинграде. Много невзгод пережили, отстояли город, но зачем же каждый день дифирамбы? Похвалили два, три раза и хватит. По существу, на месте ленинградцев, на месте меня, Сергея и других, окружающих меня, все делали бы то же самое. Бытие определяет сознание. Лучше больше о недостатках писали бы и говорили, а их еще немало…»[174].

Ольга Берггольц «пробила» свою «Ленинградскую поэму» в бесконечных хождениях и спорах с партийными идеологами А. И. Махановым и Н. Д. Шумиловым[175]. Сыграла роль ее известность, завоеванная в «смертное время». 21 июля 1942 г. она читала «Ленинградскую поэму» по радио, а 24 и 25 июля 1942 г. поэма была напечатана в «Ленинградской правде». Берггольц с гордостью писала в те дни в своем дневнике: «Меня знают в Ленинграде почти повсюду»[176]. И это была правда, с которой не могло не считаться партийное руководство, стремившееся держать «на контроле» всех и вся.

Заметными событием в культурной жизни блокированного города стала выставка работ ленинградских художников «Ленинград в Отечественной войне», которая открылась 12 июля 1942 г. в залах Ленинградского союза художников. Но она отличалась от предшествующей выставки, устроенной ленинградскими художниками в январе 1942 г.: на ней почти не было представлено тех картин, которые были написаны зимой 1941–1942 г. с блокадной натуры прямо на улицах города, казавшихся со стороны «странными и жуткими». Многие работы с июльской выставки ленинградских художников были затем показаны на передвижных выставках, организованных в госпиталях и частях Красной Армии