Перед этим красным апостолом Павлом, стерегущим ворота в райские кущи, Ильич затормозил, как бы любуясь монументальностью воина Революции. Затем, со словами: «Закуси!», достал из кармана пальто завёрнутый в тряпицу бутерброд с финской салями и, развернув, протянул бойцу. Тот, привычным жестом наколол бутерброд поверх бумаг, издал гортанный звук и впал в привычное оцепенение. Резко повернувшись на каблуках к своему спутнику, будущий вождь мирового пролетариата с досадой, от волнения картавя особенно сильно, произнёс: «Вот, батенька, и с такими мегзавцами мы собигаемся делать геволюцию!» Потом, на секунду-другую глубоко задумавшись, махнул рукой и, рассекая ладонью воздух, выкрикнул: «И сдегаем! Обязательно сдегаем!»

Пока Ленин следовал по первому этажу, окружающие смотрели на него неприязненно, как на чужака. Широким массам он был тогда еще не известен. Вождь в кепке примелькаться не успел и «нашим Ильичом» за глаза его ещё никто не называл. Мающаяся бездельем нетрезвая солдатня могла бы мигом взять маленького лысого интеллигентика на «гоп-стоп», однако видя его сопровождение в лице угрюмого, высокого, жилистого человека с холодными рыбьими глазами, потенциальные насильники просто зыркали по сторонам и нехотя сторонились.

Миновать матросские заслоны на втором этаже так просто, как они прошли часового на входе, Ленину и Рахье не удалось. Путь им преградили три крепких и наглых маремана. Главный из них, в ранге старшины первой статьи, развязано потребовал предъявить документы. Ильич достал из нагрудного кармана фальшивый паспорт на имя рабочего Иванова, и мандат на имя Ульянова-Ленина, который определял его принадлежность к партии (партбилеты появились позже). Флотские долго вертели эти бумаги в руках, передавая по кругу, рассматривали на свет, скоблили грязными ногтями печати, и, наконец, старший, презрительно бросив, дескать, «много вас таких, лениных-шлениных, здесь шастает», принял суровый вид. В качестве отступного балтийцы потребовали, чтобы желающие пройти либо сплясали матросский танец «Яблочко», доказав, что они настоящие матросы, либо спели «Интернационал», как сочувствующие революции. Ни Ильич, ни финн матросской хореографии не обучались, а слов «Интернационала» по-русски Ленин не знал. Бывало, на партийных сходках его сообща голосили, однако, считая хоровое пение занятием босяцким, вождь лишь открывал рот. Рахья же вообще русский язык знал плохо, а музыкального слуха у него не было отродясь. Дело принимало дурной оборот. Ленинский телохранитель побледнел, сузил глаза и, играя желваками, стиснул в карманах рукояти наганов. Стоящий напротив старшина, на расстоянии вытянутой руки, медленно потянулся к кобуре маузера.

Ситуацию спас «Яшка-людоед», бодро сбегавший по лестнице вниз. Якова Михайловича Свердлова в Смольном знала, как говорится, каждая собака. Знала и побаивалась. Сам мичман Дыбенко, безжалостный, как штормовое предупреждение, иногда лебезил перед тщедушным, но будто бы отлитым из стали евреем. Матросы слышали, Яшка может сожрать любого, с дерьмом и не поперхнутся. Свердлов, завидев Ленина, широко развёл в стороны руки и бросился последнему в объятья. Матросы посторонились.

…Прозвище «людоед» Яшка привёз из ссылки. Так как оно точно соответствовало его натуре, то и закрепилось за ним в среде партийных соратников. Исходной причиной тому послужила детская Яшкина паническая боязнь темноты. Каким бы упрямым и жестоким он ни казался, как бы ни лютовал впоследствии – попав один в тёмное помещение, он тут же терял самообладание и рассудок. Будучи сослан в дикий таёжный Нарым и живя среди болот по соседству со Сталиным, Свердлов денег на керосин не жалел. Круглые сутки в ветхой избе, куда его определили, не гас свет. Местные жители недоумевали: «Зачем ссыльный палит керосин по ночам?» По их убеждению, ночью господь велел всем спать, а те, кто его не слушает, тот нехристь!