– Я сюда не вернусь, – поклялся я. – И я больше никогда не хочу тебя видеть. В следующий раз увидимся на твоих чертовых похоронах, – пробормотал я.

– Или на твоих, – парировал он, и его слова были покрыты зловещей ненавистью.

Я не мог поверить, что моя мать могла полюбить такого человека, как он.

Я вышел из кабинета, чувствуя себя полностью разбитым, злым и несчастным – очень несчастным. Не потому, что мой отец оказался чертовым монстром, а потому, что я был не в состоянии помочь маме.

Она нуждалась в отдыхе, а я понятия не имел, как облегчить ей жизнь.

Сидя в машине возле офиса, я крепко сжал руль и сделал несколько глубоких вдохов. Сердце бешено колотилось, и я пытался остановить нарастающую панику, в то время как слова отца снова и снова всплывали в моей памяти.

Я не удивлюсь, если в один день ты тоже окажешься под землей.

– Я не такой, я не такой, я не такой, – повторял я сквозь почти сомкнутые губы.

Я не был слабым ребенком, каким меня считал мой отец. Я не был моим дядей. Я был измучен, но не сломлен.

Держась за руль, я всеми силами пытался вырваться из темноты. Мне удалось выровнять дыхание и вернуть пульс к нормальному ритму. Всего несколько месяцев назад не получилось бы. Разговор с отцом вырвал бы меня из жизни на несколько часов.

Сейчас это отняло у меня минуты.

*

– Он действительно это сказал? – спросила Шей, сидя на моей гостиничной кровати.

Она пришла ко мне сразу после школы, и я заказал нам пиццу.

– Ага. Он сказал, что я закончу так же, как Ланс, – в могиле, потому что я слабый.

– Что за чудовище, – вздохнула она, покачав головой. – Не понимаю, как отец может сказать что-то настолько жестокое своему собственному ребенку.

– Он называет это «жесткой любовью».

– Я бы назвала это откровенной ненавистью. Надеюсь, ты в это не веришь, Лэндон. Надеюсь, ты знаешь, что все его слова – ложь. Ты один из самых сильных людей, которых я знаю. Твоя уязвимость – это то, что делает тебя сильным, и мне жаль, что твой отец все это наговорил.

– Я просто злюсь, что не могу помочь маме, вот и все.

Шей начала промокать пиццу салфеткой.

Я приподнял бровь:

– Что ты делаешь?

– Вытираю масло. Говорят, что это может сэкономить до пятидесяти калорий на каждый ломтик.

– Звучит как полный бред.

Она пожала плечами:

– Не знаю, но я сделаю все возможное, чтобы сэкономить несколько калорий.

– С каких это пор тебя волнует подсчет калорий?

– Хм, с тех пор, как из-за стресса я набрала десять фунтов. Я не могу пойти в колледж в таком виде, потому что первокурсницы будут тыкать в меня пальцем, так что с некоторых пор я на диете.

Я уставился на нее как на сумасшедшую, потому что ее слова звучали безумно.

– Тебе не нужно сидеть на диете, Шей.

– Нужно.

– Получается, от конфет ты тоже отказалась?

Она толкнула меня в плечо:

– Не говори глупости.

Улыбнувшись, я поставил коробку с пиццей на стол. Затем потянулся к Шей и усадил ее к себе на колени.

– Я люблю каждый твой дюйм и каждый твой изгиб.

Ее губы изогнулись в чертовски милой улыбке:

– Даже если моя задница превратится в умпа-лумпу?[6]

– Черт возьми, да. Я не знаю, в курсе ли ты, но я считаю себя настоящим ценителем задниц. Я бы с радостью зарылся лицом в твою умпа-лумпу до самой шоколадной фабрики.

– Фу, – она поморщилась и хихикнула, ерзая бедрами на моих коленях. – Звучит как отсылка к какашкам.

– Ради тебя я бы отправился в шоколадный лес, – пошутил я.

– Лэндон!

– Чтобы попробовать твои «Тутси Роллс»[7].

– Боже мой. После переезда в Калифорнию ты стал странным.

– Я всегда был странным. Ничего нового.

Она поморщила нос и кивнула:

– Это правда. Ты съел туалетную бумагу из задницы другой девушки.