Подмигнул Ирине.

– Место – прелесть!

Услышав в трубке ответ абонента, с ходу радостно зачастил.

– Веня? Привет, дорогой! Придётся мне тебя из Берлина выдернуть. Пусть Рома там все дела сам решает. Ты мне в другом месте нужен… Каком? Тёплом месте, Веня, тёплом. Я тебе другого и не предложу. Я добро помню, Веня, не сомневайся! Помощь нужна, Веня, и срочно! Я тебе по почте сброшу координаты одного местечка. Приморский городок. Там есть агентство по аренде недвижимости… Да, свяжись с ними. Потом объясню! Давай, дорогой, действуй!

Отключил смартфон и с победным видом засвистел, выводя неровно и фальшиво какую-то бравурную мелодию.

– Дурачок ты мой, – сказала Ирина и обняла мужа.

Щёлкнул замок. Дверь со скрипом открылась.

– Петли всё забываю смазать, – виноватым тоном, словно извиняясь перед гостем за бытовую неустроенность, произнёс Искандеров.

И гостеприимным жестом распахнул дверь.

– Заходи!

Игнат как-то очень осторожно, замедляя шаг, переступил порог и огляделся по сторонам.

– Ничего, да,.. – пробормотал он. – Ничего, хорошо, да… Уютно.

Уюта в жилище Искандерова было как раз немного. Были остатки уюта.

Обломки разбитого семейного быта перемешаны были с минуйшей же роскошью и теперешней неустроенностью.

Висевшее в прихожей большое зеркало в богато украшенной стилизованным лошадино-грифонным скифским орнаментом бронзовой раме завешано было гирляндами нанизанным на серую суровую нитку скрученных листов густо исписанной и исчёрканной бумаги.

Подобными же листами, сложенными в виде самолётиков, украшена была (или испорчена и замусорена – как решила бы любая добропорядочная домохозяйка) и висевшая посреди прихожей люстра, австрийские стразы которой жалобно позвякивали под тянущим от двери сквозняком, будто жалуясь гостю на заброшенность.

А по паркету, довершая общую картину беспорядка, разбросаны были разноцветные и разноразмерные носки.

– Наступай, не бойся, – напутствовал издателя Искандеров. – Вообще, будь как дома…

– Чего на полу-то? – спросил Игнат, осторожно переступая через непочтительно и легкомысленно брошенные под ноги предметы мужского гардероба. – О, да тут на две недели набор…

– Перед стиркой начал сортировать, да забросил, – пояснил Михаил. – Э, да ты, я смотрю, деликатность проявляешь! Спасибо, конечно, сердечное, но ведь ходить тебе неудобно будет. А потому…

Он схватил стоявшую в углу швабру и несколькими решительными движениями сгрёб предназначенное к стирке бельё в кучу, задвинув её ближе к стенному шкафу.

– Вот так мы их! Да тут и носовой платок есть! А у меня вечно с ними беда!

И швабру поставил сверху на кучу.

Настроение Искандерова явно улучшилось.

– Так-с…

Он потёр руки.

– Снимай-ка куртку да вешай… Да, вот тот угол, возле зеркала. Там чудесная вешалка. Стойка-опора из чёрного дерева, украшенная ликами языческих и, возможно, когда-то воинственных и кровожадных, но теперь таких милых и почти домашних африканских божков. С ними…

Игнат подошёл к вешалке и провёл пальцами по лакированному африканскому дереву.

Божки и впрямь были существа не страшные и даже вполне симпатичные. Вот только почему-то все как один смотрели на мир выпученными и немного испуганными глазами, и показывали при том этому миру длинные свои языки.

Повесив куртку, охлопал Игнат карманы и достал портсигар.

– А курить можно у тебя? – спросил он развившего на кухне бурную кулинарную деятельность хозяина.

– Светлана бы не разрешила, – грустным голосом ответил Искандеров. – Она и мне с сигаретой не разрешала по квартире ходить. «В кабинете», дескать, «только там!» Да, на то кабинет писателю и нужен. Чтобы травить только себя, а не окружающих…