– Господи, помоги, – прошептала и закрыла глаза.

Чья-то сильная рука перехватила в складку платье на спине, и тонущая в одно мгновение оказалась на берегу. Мужчина, склонившийся над ней, сразу же оценил ситуацию. Проворно стянул с девушки одежду и быстро-быстро растёр тело. Стало горячо. Галя с удивлением отметила, что, несмотря на наготу, не стесняется, будто это не мужчина совсем, даже не человек, ангел. Вася, а это, конечно же, был он, стянул с себя свитер, ватные штаны и проворно её в них облачил. Из вещмешка извлёк шерстяные носки, варежки и надел на маленькие, очаровательные ноженьки и рученьки. Тут же на свет явилась солдатская фляжка.

– Это там что?

Галина догадалась, что во фляжке не вода, но зачем-то спросила. Зачем? Наверное, очень хотелось услышать его голос. Она уже этого человека любила. И не только за то, что спас ей жизнь. Чувствовала его так, как будто он – это она сама. И догадывалась, что в жизни такое бывает лишь раз. Наверное, уже тогда знала, что это её муж. И даже не будущий, а уже муж. Так ей сказало само небо. Приблизительно то же крутилось в голове Василия Васильевича. Никогда прежде не замечал, что руки могут быть столь нежными, желания столь страстными, взгляды столь жгучими.

Отхлебнув, Галя закашлялась. Расплакалась. Нечаев обнял, прижал к груди:

– Испугалась, сердешная?

Так ласково сказал! Сердешная. Господи, хорошо-то как!

– Испугалась, но плачу не из-за того, прости.

– А что ж?

– Никогда мне не было так… замечательно.

– И мне.

Все пять километров Василий нёс Галю на руках. До своего дома. Даже в голову не могло прийти отнести её куда-то ещё. Утром сбегал в гостиницу за Галиным чемоданом. С тех пор не разлучались. Даже когда Галина родила Катюшку, Василий ухитрялся прилетать к ней в Мезенский роддом каждый день самолётом, что возил навагу, наловленную их артелью. Огромное по меркам земным Господь ссудил этим двоим счастье. Настолько огромное, что на небесах, видимо, сочли: не по правилам. Человек страдать должон. В страданье счастье, а не в раденье земном. И неужели оно правда?

Галина, теперь Нечаева, работала заведующей фельдшерско-акушерским пунктом. Начальницей была сама над собой. Других медиков в Кию не присылали. Моталась молоденькая фельдшерица по вызовам и днём, и ночью, и в погоду, и в непогоду. Людям нравились Галины профессионализм, обходительность, вежливость, умение посочувствовать. Уколы в её руках получались безболезненными, лекарства превращались в панацею. Все считали, что так и должно быть, что бегать к ним для Гали Нечаевой особая честь и удовольствие. Телефонный звонок протрещал так громко, что Катюшка, уже было заснувшая, испугалась и заплакала. Вася подхватил дочурку на руки, начал укачивать:

– Ну, чего ты, лапушка? Страшно? Телефон это. Что ж ты так пугаешься, крохотуля? A-а, а-а… A-а, а-а… Галь, чего там?

Галина молча слушала, но начинала сердиться. Вася понял по складочке на переносице.

– Послушай, Харитоновна, опять ты. Я же тебе сколько раз объясняла. Нет, ты погодь. Послушай меня. Живот прихватывает оттого, что много ешь сырого мяса. Ну, не идёт оно тебе. Организм такой. Наверное, ещё и с перцем жгучим? У тебя ж холецистит. Послушай, Харитоновна. Нет, ну ты глянь!

Галя прикрыла трубку ладошкой.

– Хоть кол ей на голове теши. Упрямая старуха.

– Чего ей надо-ть? – Вася сам уже начинал заводиться. Люди! Пожалели бы. Покоя не дают.

– Живот, как обычно, скрутило, помирает, говорит, укол требует.

– Да пошла она к лешему!

Катенька опять заплакала. Вася стал ходить по комнате, качая дочку и ворча себе под нос. Галя сказала в трубку: «Сейчас приду, потерпи», и стала собираться.