В тот же момент икону разглядела и Тавифа, она побледнела. Кирилл взглянул на одну, на другую женщину и все понял:

– Вы знаете барина нашего, Юрия Васильевича?!. Знаю, знаю, грех великий, но рука сама… Сейчас замажу…

Тавифа подошла ближе, всмотрелась и неожиданно для себя спросила:

– Почему он печальный такой?

– Ведь он же Георгий, а змий – это крымчак. Одного он победил, а сколько осталось! Сейчас я… Ванча, кисть.

– Слушай, Кирилл-иконник, что скажу тебе. – Строгий и внушительный голос Тавифы удивил Настю. – Замазывать не надо, еще больший грех. Его тут никто не знает, поставь образ на место. Но сам и подручный твой – держите язык за зубами. Сам знаешь, чем такое кончится может.

– Спаси Бог тебя, сестрица. Юрий Васильевич мой благодетель. Он денег дал отцу Нефеду, попу нашему, и приказал в учебу определить меня. Век помнить его буду. И тебя, сестрица.

– Меня-то за что? – И, приблизившись к нему, прошептала: – Может, знаешь, где книга, что разукрашивал ты?

– У отца Нефеда, переплели мы ее… – Ответил и только тогда удивился, откуда про книгу монашка знает. А Тавифа погрозила ему пальцем:

– Помни, болтать будешь, великая кара будет тебе и на этом, и на том свете! – Она перекрестилась и ушла.

Больше Кирилл не видел этой монашки, икону игуменьи взяла другая, со старицей приходила. Образ Георгия он поставил на старое место в иконостасе. Этим летом он закончил работы в Суздале, и больше сюда приехать ему не удалось. Инокиню Тавифу он больше не видел, хотя задержался с отъездом на один день и проторчал у ворот Евфимиева монастыря.

Икона Георгия Победоносца сколько-то лет стояла в иконостасе, потом ее заменили Праздником всех святых. Новая игуменья взяла из иконостаса и поставила в киот своей горницы.

Село Уводье раскинулось по берегу реки Уводи, и все жители на селе были Уводьевы. Даже поп был из местных, отец Захарий Уводьев. Стояло село посередине дороги между Суздалем и Шуей. Уводьцы всем селом держали извоз. Возили из Шуи холст, шерсть и кожи во Владимир и Суздаль, а обратно – хлеб и все другое, нужное в хозяйстве.

И вот однажды зимним вечером, возвращаясь из Суздаля с зерном, Сазон Уводьев с сыновьями подобрал в лесу до смерти уставшего путника, назвавшегося Климом Акимовым. Привез его в село, поселил у деда Кондрата, и прижился путник, даже известность получил – успешно лечил травами, зубную боль и кровь заговаривал. И не просто так, а с молитвой и крестным знаменем, так что отец Захарий разрешил ему детей грамоте учить. В округе называли его Климом из Уводья.

Четвертое лето жил Клим на реке Уводь. По весне и осенью бродил среди полей и лесов, часто с ребятами из села, собирал травы и коренья разные. Сушил, как указано в «Травнике», и безропотно в ночь-полночь шел лечить каждого – и бедного, и богатого. Охотно принимал приношения и еще охотнее раздавал эти приношения неимущим.

Дед Кондрат жил со своей старухой Маланьей в покосившейся хатенке. Они ласково приняли Клима, а потом привыкли к нему, как к родному. Он помогал им по дому, чинил их развалюху, лечил, разумеется задаром, в свою очередь кормил-поил их. Когда уводьцы ближе узнали Клима, многие предлагали угол в своих домах, но он остался верен деду Кондрату и его бабке.

Казалось, Клим был доволен своей жизнью. Он помогал людям, они оставались благодарны ему. Чего еще ему нужно? Никто не страдал из-за него, никто!

Ему очень хотелось повидать своих в Москве, но он отложил поездку на будущее лето. Суздаль же усилием воли выгнал из своего сознания. Если же в памяти, помимо его желания, возникали запретные картины, Клим прерывал работу, если это случалось днем, если ночью – вставал с постели и молился, клал сотни земных поклонов, пока не доводил себя до изнеможения. Так постепенно добился своего – вытравил воспоминания.