– А пели они что? – просто чтобы спросить, произнес Леха. Паренек усмехнулся и довольно похоже, уловив ритм и мелодию, пропел:

– Про любовь, значит? – немного удивился Семенов. Потому как вот – германцы, а тоже у них песни про любовь. Как у нормальных людей, в общем.

– Про нее. Дескать, будем встречаться под фонарем у ворот, Лиля.

– А ты по-немецки разумеешь? – удивился Семенов.

– Разумею. К слову, моя фамилия Середа.

Семенов представился, за ним следом и остальные. Познакомились. Семенов рассказал, как их взяли в плен, не слишком поминая про чертовы канистры, чтобы избежать ненужных вопросов о стоящем в лесу танке, артиллерист в ответ поведал, как тащили они по лесной дороге оставшуюся последней от всей батареи пушку с парой снарядов, да и наскочили на немцев. Троих здоровых пушкарей в плен забрали, одного, замкового, почему-то застрелили, да двое раненых в расчете были, которые идти не могли, – их тоже прибили там же. Доставили сами своими руками немцам орудие с упряжкой, хотя и не полной: лошадок-то на батарее тоже выкосило, пока позиции держали, там огня с железом было – мама не горюй! А потом вот так вот вляпались, проболтавшись вполне благополучно по этим лесным дорогам несколько дней. Негероично как-то все получилось. Не такого ожидали.

Помолчали. Совершенно неожиданно для Семенова германцы притащили пару термосов и покормили ту самую группу благополучных пленных. Это заставило бойца задуматься – так все же, получается, кормят они добровольно сдавшихся? Он уж совсем решил, что листовки врут – а вот, стучат ложками эти охламоны, и от запаха вкусной пищи скулы сводит. Пока они ели – их фотографировал один из корреспондентов. Потом он чего-то нетерпеливо ждал, наконец несколько местных бабенок на себе прикатили телегу, в которой лежали трое-четверо наших, но ясно, что шибко раненных. Не ходячих. Их фотокорреспондент тоже сфотографировал, потом кого-то повыкликали, и одетый по полной форме германец в каске и с подвешенным к поясу штык-ножом выбрал из сидящих красноармейца с окровавленной головой, поставил его перед собой и умело и споро забинтовал ему голову. Семенов обратил внимание на три вещи – германский санитар с краснокрестной повязкой на рукаве все время стоял так, чтоб лицом к камере, а к пленному он и не поворачивался толком, второе – как только фотоаппарат отщелкал свое и корреспондент убрал его в футляр, санитар потерял всякий интерес к перевязываемому и бросил конец бинта просто так, не закрепив, а в-третьих, пока он бинтовал, на рукаве посверкивал серебром шеврон, какие уже Семенов видел раньше. Почему-то стало интересно – что это за шеврон такой.

Лимузин корреспондентов тем временем зафырчал и под одобрительные крики и аплодисменты сделал круг по площади. Чинившие его технари вытирали тряпками попачканные грязные руки и не без гордости поглядывали на своих сослуживцев. Но перед тем как уехать, пассажиры лимузина дождались, чтобы пленных подняли на ноги и построили в колонну на площади. Строили непривычно – по трое, и это немного путало. В итоге прикладами конвой навел порядок, и зеленая пыльная колонна двинула мимо сияющего лимузина, откуда пленных еще сфотографировали.

Идти пришлось недолго – до окраины деревни, где пленных загнали в древнего вида сарай с прохудившейся крышей. Когда последний вошел в пыльную вонючую темень, ворота закрыли и чем-то подперли. Вечерело, света сквозь прорехи попадало маловато, но, в общем, места хватило всем, чтобы лечь.