Хорошо, что телега была легкой и шла без затирки, свободно. Вот только идти пришлось как-то странно, да и немцы вели себя так, словно делали что-то не слишком приличное. Во всяком случае, сторожко посматривали по сторонам и оба пожилых, и молокосос-конвоир. Тянуть телегу пришлось километра три, причем по какой-то полузаросшей стежке. Вышли к железной дороге – насыпь ее боец сразу увидел и понял, что это такое. Вдоль насыпи прошли еще сколько-то, пока не уперлись в кирпичный забор. Тут телегу велено было оставить, и все гуськом по густому бурьяну двинули вдоль забора по каким-то буеракам, скрытым в густой траве. Передний немец мусолил незажженную трубку, конвоир тихо ругался сзади, когда путался сапогами в траве. Семенов заметил за забором крыши каких-то не то бараков, не то пакгаузов, и тут передний ловко нырнул в пролом забора. Ну точно: склады какие-то, причем вроде бы этот немец тут не впервые. Пролезли внутрь, причем конвоир скребанул штыком о кирпичи, двое других германцев укоризненно на него уставились, и он, сконфузясь, снял штык и не глядя сунул его одним движением в болтавшиеся ножны.

Приземистые здания грубой кирпичной кладки (точно – склады), причем сделанные так, чтобы можно было сразу грузить в кузова машин, специальные возвышения имеются. Прошли мимо нескольких ворот, причем ведущий строго посмотрел на всех, приложил палец к губам и тихо прошипел что-то вроде: «Пс-ст!» – Наконец у ворот с надписью «18» и табличкой «Не курить» он остановился, ловко снял висячий замок, который только казался целым, а на деле был ловко сломан, и скользнул в щель между приоткрытыми створками. Следом просочились все остальные. В полумраке были видны штабеля разных ящиков, немец уверенно прошел в глубину и тихо посвистел оттуда. Глаза у Семенова уже пообвыклись к полумраку, а вот шедший за ним потомок долбанулся об угол штабеля и зашипел от боли. Мужик с трубкой невозмутимо стоял у небольшого штабелька картонных коробок.

– Тафай-тафай! – сказал он и подмигнул.

Оказалось, что коробки хоть и большие, но легкие. Все взяли по одной и двинули обратно. Но у свежего пролома пожилые мужики оставили свои коробки и вернулись назад в склад, а конвоир, дотащив свою, остался у телеги. Таскать пришлось пленникам, впрочем, эта работа была куда легче, чем прошлые похороны, да и пахло из коробок душисто – хорошим табаком, отчего у Жанаева глаза возбужденно заблестели.

– Давай мала-мала? – спросил он.

– Нет. Не стоит, – возразил Семенов.

Он приметил, что у бурята появилась противогазная сумка после того, как он лазил в двухбашенный танк. По виду там был не противогаз. В принципе можно было бы по пути вскрыть одну из коробок и потянуть что-нибудь, папиросы бы очень пригодились. Но стоит германцам после погрузки снова обыскать красноармейцев – и получится тухло. К тому же конвоир маячил с одной стороны забора, а другой германец – тот, что значки и эмблемки собирал, – с другой. Семенов решил не рисковать. Весь штабелек выволокли за пять ходок, к тому же пожилые в последнюю ходку прихватили два небольших, но тяжелых ящика. Когда телегу нагрузили с горкой и оттащили от забора в лесок, конвоир и впрямь снова обхлопал им карманы и залез в противогазную торбу. И даже удивился, найдя там только несколько армейских ржаных сухарей, а не украденные пачки папирос. После этого он опять примкнул штык, и телегу покатили дальше. Впрочем, она не слишком потяжелела. Дотащили наконец до деревеньки, втиснули телегу в сараюшку, закрыли дверцы.

– Карашо! – удовлетворенно сказал тот, что с трубкой, и выдал каждому пленному по папироске. Как раз в помятой пачке этого самого «Беломора» три штуки осталось. После этого германцы потеряли к пленным всякий интерес, занявшись обсуждением насущной проблемы дележа. То, что разговор шел на немецком языке, нимало не мешало понять это.