Если ввести в компанию человека, публично объявив, что он болен аутизмом, то общение с ним будет осторожным. Люди не будут критиковать его или осуждать. (Общество наконец-то развилось хотя бы до этого, но не всё) Все странности и заминки будут списывать на болезнь. Просто окружающие не будут воспринимать этого человека как себе подобного. Он же болен. У него может быть совсем лёгкая форма болезни: он может, допустим, не понимать сарказма, бояться определённых вещей или выражать некоторые эмоции иным образом. Во всём остальном он точно такой же человек. И, как в каждом человеке, в нём живёт личность. Значит, помимо различия в виде справки, у него есть и своя точка зрения, и желания, и мнение. Ему, может быть, совершенно не смешна определённая шутка, или он может воспринять чьё-то действие как оскорбление. И это совершенно не из-за болезни. Всё же, и в эти моменты, никто не будет обращать на него внимания. Они будут думать: а, ну, наверно, у него это нормально.

Если же ввести в ту же компанию человека без справки, но с теми же проблемами, но не от рождения, а приобретёнными личностно, как часть становления индивидуума, то странности будут восприниматься куда иначе. Несоответствия будут расцениваться критически, с насмешками и удивлением. Люди будут ставить себя на место этого человека и представлять, насколько глупо было бы им вести себя так же. Вместо нравоучения и поддержки человека, будут издёвки и высмеивания. Не всегда, не от всех, но от толпы как от целого – обязательно.

Два человека. Два одинаковых человека. Справка совершенно ничего не значит. Но тот, что без неё, зажмётся и задавится ещё больше. Он именно замолчит, чтобы ни сделать ещё хуже. Это обычный инстинкт самосохранения. Оправданный и логичный. Боль есть, нужно от неё закрыться. Что Марго и сделала.

С ней здоровались, она молчала. Ей задавали вопросы, она молчала. Первую неделю на парах никто и не заметил разницы. Но потом кто-то докопался до неё, и молчание открылось. Одногруппники не поверили и проверили. Смеялись, шутили, использовали положение по полной. Бывшие одноклассники ещё больше подзадоривали заведённую толпу, выдумывая школьные случаи, обличающие девочку. Маргарита сверлила их непонимающим взглядом. Пару раз срывалась и убегала с занятий. Она не молчала полностью, только за ненадобностью. Продуктами закупалась в супермаркетах, где не нужно говорить, библиотекой пользовалась только электронной. Но на улице всегда могла подсказать дорогу или который час прохожему.

Игра в молчанку дошла до преподавателей. Сначала как недоумение с их стороны, потом до скандала. В то заведение девочка приходила набираться знаний \/ ожидать диплома. (Зачем? Да потому же, почему и все – так надо) Разборки по поводу отсутствия речи этому никак не способствовали. Так что она молчала сначала у педагогов, потом у главкафедры, потом у декана и наконец в архиве, подписывая справку о возвращении аттестата.

«Ну и хорошо. – Подумала Марго. – Наверно хорошо». Ну, а что ж плохого? Да и что хорошего? Пропадает стипендия, но есть ещё скопленные от отца деньги, он их пока регулярно присылает. Главное: пропала обязанность, отягощающее бремя. Появилось время, наступала вновь весна и балкон оттаивал. А пока разжижавшаяся грязь не досохла, Маргарита была заперта с самой собой в четырёх стенах.

Однажды одиночество заело её полностью. Это не случилось после очередного разочарования в своих ожиданиях или от зависти при виде счастливых лиц. Это не было ничем стимулировано, а стало результатом долгого накопления медленных угрызений. «Мне плохо» – не переставая, твердила себе девочка. Делать что-то нужно было, Марго знала это давно, но, что именно, понять никак не могла. Вокруг постоянно витали угнетающие слова, предположительные причины всех так называемых бед. Казалось, что это будет очередной вечер, когда, после часовых копаний в себе, она просто уткнётся в подушку, будет мечтать толком неизвестно о чём и уснёт. Но оставлять негодование, как раньше, нельзя. Настала пора выплеснуться, вывалить всю тревогу и разложить её по местам. Всё понять никогда не получалось, слишком много ответвлений постоянно летало, и мысль сбивалась.