– Одри, я, черт возьми, не говорю о «моем бизнесе», я говорю о нашей с тобой жизни. Ты хоть понимаешь, что я не могу позволить себе и малой части того, что мы в данный момент имеем, не говоря уже о том, что мы себе запланировали?

– И поэтому ты уже не хочешь ребенка?

– Да не мели ерунды. Это жестоко и глупо так говорить. Хочу, не хочу… Еще до того, как ты вышла из ванной, я уже сидел здесь, чувствуя себя свиньей, что разрушил твою мечту о доме, что мне теперь года два надо будет выкарабкиваться из этой ситуации, а тут еще и ребенок. Я не знаю, как все это разрешить. Я ни слова не сказал, что не хочу ребенка, кстати.

– Джон, ты говоришь о деньгах, а не о той жизни, которая внутри меня. Ты даже не спросил, как я себя чувствую, ты не думаешь, как нам всё надо теперь переигрывать и со свадьбой, и с медовым месяцем.

– Я говорю не о деньгах, я говорю о том, что ты не понимаешь происходящего. Какие две недели на юге Франции? Забудь об этом. Какие срочные поиски дома? Я даже няню не в состоянии буду оплатить в ближайший год.

– Ты можешь мне просто ясно сказать, ты хочешь ребенка или нет?

– Конечно, хочу, но…

– Ты сказал «но»!

– …но надо смотреть на вещи реально. У нас будет ребенок, я рад, правда. Уже рад. Но надо сохранить компанию. Хотя бы для этого.

– Тебе компания важнее, я понимаю.

– Слушай, это чудовищно, что ты говоришь, дико противопоставлять ребенка компании.

– Я – чудовищна? А ты? У тебя все приоритеты шиворот-навыворот.

– Одри, давай попробуем еще раз. Послушай меня спокойно. Мы будем вместе ждать ребенка, раз уж ты так этого хочешь. Это будет очень и очень трудно, и я по-любому буду делать всё, что смогу, чтобы спасти компанию, потому что я должен и тебе, и ребенку создать условия. Ты сейчас ничего не говори, просто подумай, что реально, а что нет. Не отвечай сразу, ладно, детка?

Джон был вымотан. Ему нужна была пауза. Он позвонил паре приятелей и отправился играть в теннис. Он просто не мог дальше сидеть дома и вести этот разговор. Одри слышала, как он захлопнул дверь. Она продолжала сидеть за столом с остатками завтрака. «Он сбежал. Оставил меня одну. Конечно, я все поняла про его компанию. Но он опять поставил свои мужские игры во главу угла, а меня призывает одной решать судьбу ребенка». Она убрала кухню, думая, какой ложью были все эти ночи, все слова об их будущем. Что она теперь скажет родителям? Что она беременна, а Джон считает, что сейчас не подходящее время и не хочет жениться? Он просто глуп и жесток.

Она вышла на улицу, пройтись. К подругам она сейчас идти не могла, прошла по средневековым кварталам города, перешла через реку, стала подниматься на холм. Эдинбург – это Париж в миниатюре, только живописнее. Джон скоро придет домой. Одумается. Поймет, как был жесток и несправедлив к ней. Одри почувствовала усталость и повернула назад. Дом был пуст. В гостиной громко тикали часы. Она прошла в спальню, залезла под одеяло, не раздеваясь, и вскоре уснула.

После тенниса Джон никак не мог набраться смелости пойти домой. Они с мужиками завернули в паб, съели по стейку и выпили пива. Он шел домой, думая, что, конечно, нельзя было найти хуже момента, чтобы забеременеть. Но он же Одри такое никогда не скажет. Значит, так тому и быть. Будет полный кошмар, ну придется и с этим справиться, альтернативы-то нет.

Одри спала, когда он пришел. «Пусть отдохнет, – подумал он. – Завтра она всё увидит в другом свете. А я к завтрашнему вечеру должен найти правильные слова, чтобы объяснить девочке, что, если ребенок появится не сейчас, а на пару лет позже, все трое будут от этого только счастливее. Но если это для нее не вариант, значит, она должна быть спокойна, что я справлюсь и с сегодняшней ситуацией. Мы продадим остатки компании, я пойду работать куда-нибудь менеджером, чтобы хоть эту квартиру сохранить, не тащить же Одри с ребенком в трущобы? Это будет означать, что о собственном бизнесе придется забыть. Одри не будет работать года два, не меньше, надо содержать всё это хозяйство, страховка взлетит, а через три-четыре года поздно начинать строить новую компанию с нуля. Просто поздно, да и работать придется круглые сутки, а это значит – не видеть ни жену, ни ребенка. Надо думать дальше».