– В избе моей, я отсюда с миром толкую, слушаю его, пою для него, а он поёт мне! – старуха поднялась. Жёлтая её кожа обтянула кости, а ветхая одежда держалась, не иначе, на жировых и грязных пятнах – иначе давно бы распалась на волокна. – Дождь мне поёт, ветер, волк, покойник. А я пою им, как умею. Только не песни им нужны, а музыка. Её сыграешь ты.

Пётр вдруг заметил, что стены избы увешаны сопилками, свирелями, дудками. Костяными и деревянными, глиняными, выточенными из ракушек. И изба гудела страшную музыку, рождённую сквозняками.

Он поднялся, боязливо глядя на культю…

– Мать моя, – пролепетал он, увидав деревянную лапу, слившуюся с костями и плотью. – Как же так…

– Лягушкой тебе уже не быть, но под солнцем ещё походишь, – ответила старуха, пристально глядя на него бесцветными глазами. – Я тебя спасла, но вот мой зарок – земля тебя будет носить, покуда слова моего не ослушаешься. А слово такое – топчи погост, скудельницу, курган, заходи на всякое пепелище и руины, коли повстречаются. Иди в чащобу – тебя ни зверь, ни злой дух не тронет. Вот и весь зарок.

Пётр медленно кивнул, с трудом соображая, чего хочет безумная бабка.

– Награда тебе будет и помимо ноги. Получишь, едва за околицу выйдешь. Ты ж в лес за дарами моими пришёл когда-то? Вот тебя они и повстречают.

Старуха помогла ему спуститься по сходням и вывела к едва заметной стёжке.

– Иди – и слушай. Помни зарок.

И Пётр пошёл, будто вела его неведомая сила.

Нога заскрипела, словно разом сотни душ застонали от боли. Каждый шаг был словом, что лилось из сухого дерева. Пётр слышал мелодию, рассказывающую о владычице леса. Была она тут до старых богов, изгнала и их, и бога нового. А из креста и пня, которым поклоны били, смастерила ногу, изувечив всё доброе, что было в них.

Нога пела для тех, кто ушёл в землю, и звала их за собой.

Пётр рассмеялся, когда увидел, как из лесу к нему идут родные. Пусть плоть их черна, пусть глазницы пусты и полны личинок, но семья снова вместе! И так будет всегда, покуда несёт он страшную музыку лесной старухи в большой мир.

>Ксения Еленец

Автобус тряхнуло на ухабе. Выдернутый из дрёмы Сеня выругался и тут же сжался, ожидая мамкиного ора. Лишь пару секунд спустя он осознал, что мамы рядом нет.

– Арсений, не стоит употреблять такие слова, – Толя держал спину прямо, словно проглотил железный прут.

Сеня окинул взглядом поджатые губы, прилизанные волосы, ворот отутюженной рубахи, торчащий из-под пальто, и с трудом подавил желание сплюнуть.

– Чё-то не нравится, вали, – буркнул он, надвигая замусоленный козырек кепки на глаза.

Сеня уже сто раз пожалел, что решил бежать, не дождавшись, пока мамина подруга с сыночком свалят. Кто ж знал, что этот тюфяк, увидев Сенины сборы, увяжется следом.

– Ты обещал найти нам место для ночлега.

Толя нудел как заведённый всю дорогу. Ему не нравилось, что Сеня забрал и выключил его телефон, не нравился автобус, не нравились чипсы, которые Сеня взял на перекус.

– Задрал! – получилось слишком громко.

Водитель нахмурился. Он с начала поездки подозрительно косил на двух подростков без сопровождения на междугороднем рейсе.

– На, – Сеня с раздражением швырнул Толе телефон и несколько мятых купюр. – Бабла больше нет. Ма карту заблочила.

– Я подыщу что-то по финансам, – заверил Толя, зажимая кнопку включения телефона.

Сеня упёрся носками кед в спинку переднего сидения и прикрыл глаза.

Кнопка смыва не работала. Сеня раздражённо пнул унитаз.

Гостиницу Толя нашёл шикарную – на городском отшибе, посреди промзоны. За окном грохотало, в комнате воняло так, словно под кроватью что-то сдохло. Лампа мигала как припадочная. Зато тётка на вахте не спросила у них документов.