Они сидели в небольшом каменном гроте, вырубленном в скалах в незапамятные времена, когда море стояло еще высоко. Тогда у берегов в выдолбленных из дерева лодках плавали далекие предки его народа, били жирную «царскую» рыбу и коптили в узких расщелинах. В этом гроте некогда трещал сырой плавник, а из щели валили клубы едкого, пряного дыма. И вволю ели они, и пили, и любили, не ведая греха. Элиша зябко поежился.

– Я скоро, – засобиралась мать. – Я – сейчас… Ты только не выходи никуда…

– Куда?! – рявкнул он, охватив ее за руку. – К этим? Выдать меня хочешь?… – Но под ласковым и нежным взглядом ее устыдился он и опустил голову. – А впрочем… Иди куда хочешь…

– Глупый! Глупый какой! – засмеялась мать. – Я тебе покушать принесу! Ты же хотел!

– Давай, тащи, – хмуро буркнул он, откидываясь на спину и закидывая руки за голову.

Черт дернул его бежать из родимого городка Гелды. С какой тоской он порой вспоминал свои юные, давно пролетевшие годы. Тогда, в молодости он жил припеваючи. Он был сыном потомственного гончара. Вместе с отцом лепил горшки, свистульки и фигурки из жирной глины, разрисовывал их и с благоговением клал в жаркое нутро обширной печи, откуда они выходили спустя двое суток красные и крепкие как камень. Порою поступали заказы на черепицу, и тогда в доме бывало много мяса, сыра и вина. Но больше всего на свете Элита любил ездить с отцом на весенние и осенние богомолья в Адиаблу и Сабаил, которые одновременно были и ярмарками. Там всегда было шумно и весело. На траве в окружений многочисленных поклонников телесной красоты и силы состязались силачи из всех племен и родов. Чуть подальше, в просторных полях затевали игры и скачки всадники на горячих скакунах. И однажды на одной из ярмарок остановился Элиша у повозок, где сидели греки из городка Эмболайона.

– Гляди, Архелай! Гляди, как этот варвар вылупился на твои амфоры!.. – хохотал толстяк, выставивший на продажу ткани из тончайшей шерсти. – И рот разинул, вот-вот проглотит!

Амфоры и в самом деле были великолепны. Идеально вылепленные и выглаженные, с острыми донышками, медно-красные или черные, она были покрыты великолепными рисунками, на которых совсем как живые любили и сражались древние боги и герои, плыли в неизвестность корабли с полосатыми, туго натянутыми парусами и резвились невиданные животные, А высохший чернобородый гончар Архелай, восседая на своей повозке, прятал усмешку в усы, видя с каким благоговением мальчишка бродит вокруг его товара и глядит, как зачарованный на рисунки, которые с таким искусством делает его дочь,

– Эй, Ксантиппа, – крикнул гончар.

Полог шатра откинулся и на свет выглянула юная девушка. У неё были строгие черты лица и глаза большие, черные и блестящие, как спелые маслины. И лукавый взгляд этих глаз, и улыбка губ, пухлых и алых, как недозрелые вишенки, и белизна ее лица – всё это окончательно сразило Элишу, так что он не слышал, как Архелай велел дочери налить прошлогоднего вина в маленький кувшин-лекиф из бракованных и поднести «этому оборванцу.

– Отнеси и отдай отцу, – велел Архелай. При этом он менее всего рассчитывал на симпатию Элиша. Он знал, что по обычаю родитель юноши явится с ответным даром, а там, глядишь, что-нибудь и купит.

Но Элиша его не слышал. Неземная музыка звучала в душе мальчика, и странное, неведомое доселе чувство охватило его при виде девушки, приближающейся к нему с изящным узкогорлым сосудом в руках. Он принял лекиф, и пальцы их соприкоснулись. От этого прикосновения сладостная молния пронзила все существо мальчика. И не отводя глаз от ее лица, Элиша глотнул густую сладковатую жидкость, которая в крови его зажглась жарким пламенем.