Что, как дервиш, желает пути,
И учителя в жалостном виде,
Что утратил и волю, и стать,
И как будто следы Атлантиды
Вознамерился здесь отыскать.
Только сплетни да помыслы вольные,
Простодушие в полной красе.
И опять это зеркало черное,
Будто жупел какой-то для всех.
Что скрывает в себе эта басня?
И прольет ли какой-нибудь свет?
Я решил не шагать понапрасну
И зайти по пути в интернет.
Вот, читаю: немецкий алхимик
Кристоф Вагнер, шестнадцатый век.
Не особо известное имя.
Совершил одинокий набег
На убежище бардесанитов,
Древней секты сирийских пустынь,
Утащил ритуальные свитки
И пергаментов черных листы.
Новых знаний, для мира запретных,
Он на Ближнем Востоке искал
И у секты разжился рецептом
По созданию черных зеркал.
Тех, которые видят сквозь время,
Проникают в потемки души,
А порой до других измерений
Могут зримый полет совершить.
Но мощней и коварней на свете
Артефакта нельзя отыскать,
Потому ни единый из смертных
Не решался такие создать.
Только Вагнер искал просветленье.
Потому, возвратившись назад,
В новолунье в затерянной келье
Совершил над собою обряд,
Не жалея ни воска, ни крови,
И уже на тринадцатый день
Ровно три, как одно, изготовил.
Точно камни в холодной воде.
День и ночь от них не отходил он,
Утопая в чарующей тьме.
Но на горе того, что случилось,
Предсказать и пресечь не сумел,
Как его ученик Ян Твардовский,
Чернокнижник, внезапно сбежал,
Прихватив с багажом на повозке
Для чего-то одно из зеркал.
Обезумел алхимик, что плеткой
Полоснутый по ране живой,
И с тех пор летописные сводки
Навсегда потеряли его.
А два зеркала, как ни мечтай ты,
До сих пор никому не найти…
До чего же подробные сайты
Попадают порою в сети!
Эти басни дядь Лешу покоя
И лишили загадками слов.
Он историк, он любит такое:
Тайны предков и мудрость отцов.
Я закрыл сочинения эти.
Фактов много, да все не о том,
И сейчас с удивленьем заметил
Пред собою учительский дом.
Как я здесь оказался – не знаю,
Совершенно обратный маршрут.
Дверь, открытым проемом сверкая,
Так манила меня заглянуть.
Не сдержался (плевать на запреты!)
И в нее заскочил поскорей.
Пусть я буду отруган за это,
Но хоть толику станет ясней…
Тишина, лишь по комнатам ветер
Пробегал неохотно один.
Все покрылось нетронутой сетью
Равнодушных седых паутин.
Старый стол, за которым с друзьями
Собирались веселой гурьбой,
Весь рассохся, поехал ногами
И потрескался каждой доской.
Полки книг, что когда-то читали,
Утопали в глубокой пыли.
Две недели, пожалуй, едва ли
Их так сильно упрятать могли.
Здесь, похоже, хозяина дома
Не бывало уже много лет.
Все покинуто… Разве что кроме
Узкой двери в его кабинет.
Сколько помню я, вечно закрыта,
За шкафами виднелась вдали,
И вопросы о ней деловито
Дядя Леша всегда уводил.
То бардак: всё в бумагах и письмах,
Свет накрылся, хоть выколи глаз,
То ремонт там бушует – и быстро
О другом начинался рассказ.
Но теперь же скрипящие петли
Заводили тревожный сонет
В унисон проходящему ветру,
Приглашая пройти в кабинет.
Заглянул – неплохое начало:
Вместо комнаты, мебели, стен
Длинный спуск, обрамленный свечами,
Растворялся внизу в темноте.
Шаг за шагом по узким ступеням
И за стены хватаясь рукой,
Я добрался до дна. Удивленье
Нарастало кипучей волной.
Мне открылась просторная ниша
В тусклом свете свечей и зеркал.
Я подобные разве что в книжках,
В старых сказках себе представлял.
Вдоль всех стен, без свободного места,
Всё шкафы, стеллажи, а на них —
Банки, колбы расставлены тесно
И несчетное множество книг.
Куча трав, порошков и корений,
Скорлупы, медных проволок тьма.
А по центру, как царь в окруженье,
Черный стол под покровом бумаг.
Здесь – гравюра с пугающей фреской,
Книга с надписью «Lemegeton»,
Чьи-то записи, карта Смоленска,