– Я и так просила сделать мне стрижку под Джессику Честейн из «Большой игры», а получилась Никки Николс из «Оранжевый – хит сезона», не заставляйте меня нервничать еще больше.

Я пытался не расхохотаться.

– Проезжайте, – охранник вернул Полуночнице карточку, даже не заглядывая в нее.

Она приняла ее небрежно, двумя пальцами, и нажала на газ в то же мгновение, когда ворота открылись достаточно широко, чтобы между ними мог проскользнуть автомобиль. Рыжая бросила карточку в подставку для стаканов между нашими сиденьями, и я наконец дал волю веселью: на карточке была фотография ее владельца, одутловатого мужчины лет сорока с выпученными глазами и шикарными усами.

– Запомни, – сказала Полуночница, включая поворотник, – не всегда для решения насущных вопросов надо раскидываться налево и направо магическими наречиями. Иногда достаточно хитрости.

– Дом находится в восточной части поселка, почему мы едем в другую сторону? – поинтересовался я, разглядывая знакомые дома.

Напускная элитарность пропитывала здесь каждый угол. Искусственно состаренные коттеджи с треугольными сводами крыш были равноудалены друг от друга, у каждого был свой гараж на две машины и место для барбекю. Правилами поселка регулировались цвета фасадов, разновидности плюща для украшения стен и крыш, а также высота зданий – не более трех этажей.

Вдоль дороги пролегали комфортные велосипедные дорожки, а у тротуаров было особое покрытие, чтобы было удобно не только ходить, но и бегать. Школу тут так и не построили, зато имелся детский садик, и каждый день в семь тридцать утра и в восемь вечера можно было увидеть чопорную няню в строгой черной юбке, белой блузке и неизменным гладким пучком на голове, за которой гуськом шли дети в одинаковых ярких желтых панамках. Впрочем, все дети уже давно спали, и пришло время недетских развлечений. Несмотря на поздний час, во многих окнах горел свет, и через музыку пробивались смех и громкие голоса. Я невольно вспомнил свой последний счастливый день рождения, двенадцатый, отпразднованный с матерью. Тогда мы только-только переехали в этот поселок (который, к слову сказать, она терпеть не могла), друзей у меня еще не было, и мама напекла огромное количество орешков со сгущенкой, чтобы зазвать ко мне на праздник окрестных детей.

– Потому что нам нужно в другую сторону, – загадочно отозвалась рыжая.

Мы притормозили у мусорных баков, огороженных с трех сторон листами крашеного железа. Больших прямоугольных ящиков мятного оттенка (каждый сезон здесь ставили новые баки, а цвет выбирали жители поселка всеобщим голосованием) насчитывалось около пятнадцати.

Баки должны были опустошить только утром, так что половину из них уже доверху набили мусором. На углах баков были расставлены старый утюг, трехлитровая банка с лечо сомнительного оттенка, упаковка плесневелого винегрета из супермаркета, советский набор терок в прозрачной пластиковой коробке, кулек с арбузными корками и пустая бутылка из-под воды.

Нам под ноги выкатилась стеклянная бутылка. Я наступил на нее, чтобы рассмотреть черно-белую этикетку. Pierre Gimonnet & Fils, дорогое терруарное шампанское, которым здесь многие полоскали рот после ужина.

Мимо нас, хлестнув чем-то по ногам, дала стрекача загадочная пушистая тень размером с ребенка.

На самом дальнем баке, прямо поверх разноцветных пахучих мешков, развалился странного вида мужчина. Под голову он приспособил свернутый в рулон коврик для туалета и так блаженно щурился в свете фонарей, как будто это была не помойка, а пляж где-нибудь в Таиланде.

 На тощих ногах его болтались «оксфорды» размера на два больше нужного, коричневые и замшевые в прошлой жизни. Вельветовые бордовые брюки в нескольких местах проела моль, а ворот светло-голубой батистовой рубашки был в дырках от сигарет. Бежевый бархатный пиджак покрывали разводы фиолетового цвета, скорее всего, от вина.