Омма покачала головой, а потом прищурилась и перевела взгляд на внука, погружённого в мысли столь далёкие, что казалось, будто души его вот-вот оставят тело.

– Тари, дорогой, будь так любезен, – начала бабушка, разминая ноющие колени, – пока ты ещё не превратился в горделивого мужчину, и пока я могу тобой командовать, уважь старуху.

Юноша вздрогнул, выпрямился и заморгал, как если бы с ног до головы его окатили холодной водой. Жизнь вернулась в тело. В глазах зажёгся осмысленный огонёк готовности. Тар спросил:

– Что, ба, принести тебе чего-нибудь?

– Да тут давеча пташка одна нашептала, что Хакка в деревню явился… Не запылился! – Омма недовольно фыркнула и махнула рукой. – Так вот, этот негодяй мне задолжал. Два года жду огненный корень из Хазры, да всё ему не по пути.

Вэлло и Тар заговорщически переглянулись, сдерживая смех. Омма продолжила:

– К чему это я? Ах да… За домом растёт можжевельник. Возьми с собой Оли. Сорвите веточку и отнесите Хакке. Он всё поймёт.

Тар и Олаи согласно кивнули и снова принялись за кашу. За окном совсем рассвело, роса испарилась, и тёплый воздух хлынул в дом.

Вэлло поблагодарил жену и вернулся в мастерскую. Таллила собрала посуду и поспешила к реке, пока остатки коррука не затвердели и миски можно было отмыть без лишних усилий. Омма осталась следить за огнём.

– Интересно, и где же здесь можжевельник? – притворяясь, спросил Тар.

Это растение было ему хорошо знакомо, но Тару нравилось смотреть, как сестра с важным видом объясняет, как выглядит та или иная травка, куст, деревце. В эту игру они стали играть с первого похода в ореховую рощицу.

Олаи поправила спутанные волосы цвета каштана, надула розовые щёки и ответила:

– Что же ты, братишка? Вот он, смотри, стелется у земли, похож на маленькую ёлочку. Бабушка говорит, что его ещё называют верес или арча.

– Точно-точно, теперь вижу! Давай-ка лучше я сорву, а то он, похоже, колючий.

Тар протянул руку и ловким движением сломал веточку, но всё равно укололся. Олаи прошептала что-то кусту, а потом вместе с братом они пошли вдоль невысокой восточной стены к северным вратам.

Солнце поднималось всё выше, тени медленно сжимались, чернели и прятались от палящих лучей. В траве стрекотали кузнечики и шелестели бурые ящерки. Олаи бегала от одного края тропинки к другому, тыкала пальцем в густую, разросшуюся зелень и радостно щебетала:

– Тари, гляди, вот это – медянкин язычок, здесь болиголов, а тут заячий мак…

Остановить её было невозможно, но Тар и не пытался, только слушал и наблюдал за тем, как светятся счастьем янтарные глаза Олаи.

Миновав врата, они повернули на восток, к берегу Ошу, где вскоре выросла разноцветная крыша, а затем и стены высокого шатра. Лошади были разгружены и привязаны к деревьям. Длинная очередь сельчан тянулась изогнутой лентой. Последним был Докка, смотритель лодок из Одинокой Хижины, что стоит западнее, за лесом, обступающим северные границы деревни.

Ещё не старый, но уже лысеющий, Докка мечтательно смотрел на тихие воды Ошу и на далёкий заснеженный пик горы, что величественно возвышалась над Древней Чащей. Прохладный ветерок обдувал загорелое лицо мужчины. Он не шевелился.

Олаи дёрнула Докку за штанину и крикнула, как бы призывая его из полусна:

– Дядя Докка, привет! А мы к Хакке идём за огненным корнем. Нас бабушка Омма послала, сказала, что он ей обещал.

– А?.. Ага-ага… – очнувшись, пробормотал смотритель. – Здравствуй, Олаи! О, и Тар здесь?! А ты разве не должен готовиться к церемонии?

Юноша нервно сглотнул и покрылся холодной испариной. Впервые кто-то, кроме родных, спросил у него про Ом’шу’нагок вопреки традициям.