Рысенок тем временем продолжал:

– Раненый зверь забывает про смерть. Ты подпустишь льва близко. Ты поразишь его в ноздри. Да?

– Да! Да! – закивал я согласно, будто всю жизнь только тем и занимался, что охотился на львов.

Вдруг на мое плечо легла чья-то рука:

– Проснись.

– Вставай. Уже темнеет.

Я открыл глаза. Рядом стояли мои знакомые археологи.

– А мы на речку идем. Видим, ты под кустом дремлешь. Дай, думаем, разбудим, – говорят.

Огляделся я по сторонам:

– А где охотники? Где Рысенок?

– Какие охотники? Какой Рысенок? – плечами пожимают.

Оказалось, что проспал я часа два.

А вечером у костра про свой сон рассказал. Все-все. Ничего не забыл.

– Вот это да!

– Вот это сон так сон!

– Так об этом рассказ написать можно.

– Интересный рассказ получится.

Подумал я, подумал. Сел и написал для вас, ребята, эту историю. Все, как было, написал.

Случай этот произошел в древнем Херсонесе. Больше как две тысячи лет тому.

Вышла однажды на берег девочка. Солнцу улыбнулась, ветру ладошки подставила. И настроение от этого у девочки совсем хорошее.

Бегает по берегу. Бросит камушек в воду, и песню поет. Бросит еще, и звонче прежнего запевает.

Хорошо!

И почему девочке не петь? Если солнце ласковое. И тебе только-только исполнилось восемь лет.

Наклонилась девочка ракушку поднять. Как вдруг разговор слышит. Решила отозваться, а то вдруг подумают, что подслушивает. И хоть дело было давным-давно, тогда уже ребята правило знали – подслушивать разговоры чужие очень даже неправильно.

Так вот. Хочет она увидеть, кто говорит. А нет никого. Кроме рыбешек серебристых, да чаек быстрокрылых.

– Это не вы говорите, рыбки? – спрашивает.

А те стайками плавают да только хвостиками помахивают.

– Понятно, – говорит девочка. – Никакие это не рыбки.

Вверх глаза подняла. Поверить не может: говорят чайки голосами человеческими. Хотите верьте, хотите нет, а в то время чайки умели говорить. Это же было не в наши времена. Летают чайки низко-низко. Говорят тихо-тихо:

– Ой, бедные мы!

– Наказал нас бог за проказы всякие!

– Что рыбу таскаем у рыбаков.

– Что над людьми смехом глупым смеемся.

– Ой, несчастные мы!

– Отобрал у нас бог цвет белый.

– Будем мы теперь серыми да невзрачными,

– Лишил нас голоса громкого.

– Будет так, покуда Человеку мы дело большое и доброе не сделаем.

Смотрит девочка, а ведь точно. Чайки стали совсем некрасивыми. Плачут да жалуются друг другу:

– Ой, плохая наша жизнь.

– Ни тебе перышками блестящими полюбоваться.

– Ни похохотать во всю силу.

Да только всякий знает, что дела плохие исправлять надо. А как хорошее после плохого сделаешь, так не только себе, а всем кругом приятно и весело.

Решили чайки дело доброе искать.

Тут к девочке навстречу отец идет. Сам высокий и статный. В одеждах дорогих. Поверх хитона наброшен красивый гиматий работы искусной.

– Гикия. Не много времени дадут нам боги бывать вместе. Избрали граждане херсонесские меня архонтом. Стоять за славу города родного буду. В том клятву дал. И слова своего не нарушу.

Слушает девочка, слова отцовские пропустить боится.

– Предстоит мне путь неблизкий, – продолжает отец. – Воевать иду. Снова царь Боспорский Фарнак меч на нас поднял. Ты же в ученье будь первой. Науки постигай, да именем отца своего, архонта Ламаха, гордись.

– Сделаю так, как ты учишь, отец, – говорит Гикия, – не посрамлю имени Ламаха.

– И еще помни, дочь, – продолжает архонт. – В словах будь сдержана. Ибо слово единое, как и поступок единственный, порой скажут о тебе больше, чем вся жизнь. Разными бывают деяния человеческие. Один за счет ближнего богатеет. А как умрет – забудут его. У другого, что ни день, то дело светлое. Стремись и ты, Гикия, делами своими полезной Херсонесу быть.