Рэн, не отрываясь, смотрела, как светлеет небо над кромкой воды. Слезы высохли, но глухая боль в груди не отпускала. Она ничего не сказала Брайсу, но Голос внутри пел, что времени у них осталось совсем мало.

Еще несколько дней Рэн была так слаба, что одна порция снадобий сменяла другую каждый час бодрствования. Большую часть времени она находилась в забытьи, изредка приходила в себя, послушно пила лекарство и снова проваливалась в кошмары. Брайс не отходил от больной ни на шаг, даже спал у ее кровати. Он тоже осунулся и похудел, за время болезни он едва сказал пару слов Селене, да и то, лишь когда она велела разбудить Рэн, чтобы напоить травяным отваром.

– Пусть она спит! Прекрати мучить ее даже во сне! Это единственное место, куда она может сбежать от нас всех…

Селена окинула его долгим пристальным взглядом и согласилась. Она поняла, что в первую очередь Брайс говорил о себе.

Наконец, через четыре дня Рэн перестала спать целыми сутками и сидела в кровати, обложенная подушками, слишком слабая, даже чтобы самостоятельно есть. Брайс приносил ей редкие фрукты и сладости. Рэн покорно ела, чтобы не обидеть его, но еще охотнее она бы закрыла глаза… Ее пугала та легкость, с которой она переходила в состояние блаженного полусна. Стоило смежить ресницы, и ее словно уносило ласковой теплой волной все дальше и дальше от реальности. Даже Голос уже не требовал просыпаться; этого просил, молил всем своим видом Брайс. Ради него Рэн делала мучительное усилие и не засыпала.

На пятый день Брайс отнес ее на руках на белый песок к морю. Рэн молча наблюдала, как темнеет вечернее небо, перебирая горячий песок пальцами. Ей до сих пор было непривычно, что тепло может быть не только от огня в очаге, что его не надо оберегать толстыми каменными стенами, а в нем можно нежиться, как в горячей ванне. Брайс сидел у ее ног, не сводя с нее взгляда. Ему мучительно хотелось снова услышать ее смех, как это было на «Усладе», но он понимал, что время еще не пришло. Едва ли не больше ему хотелось прикоснуться к ней, обнять, любить ее долго и нежно. Но он не знал, когда Рэн сможет снова доверять ему. К тому же болезнь надолго отсрочила даже такие удовольствия, как простые прогулки.

– Это ведь снова твой Голос? Ты впадаешь в такое состояние, когда говоришь с ним…

– Это не я, а он говорит со мной, – мягко поправила Рэн. От нее не укрылась враждебность, с которой Брайс говорил о Голосе. Впрочем, она и сама не могла до конца доверять ему, хотя он спас и ее, и Брайса.

– Я беспокоюсь за тебя, – Брайс твердо решил поговорить с Рэн, не принимая отговорки.

– Не волнуйся, я справлюсь с этим.

– Не справишься! Рэн, ты едва не умерла! Я не хочу потерять тебя, когда в следующий раз Голос снова надумает поболтать с тобой!

– И чего же ты хочешь от меня? – Рэн высыпала песок, который уже остыл, и взглянула на Брайса.

– Я хочу познакомить тебя с Маритт. Она разбирается в таких вещах… Маритт – целительница.

– Брайс, это не болезнь, – Рэн становилось все труднее спорить с ним, к тому же она устала, – но, если ты перестанешь волноваться за меня, я согласна.

Она зябко повела плечами. Тепло быстро уходило, на смену ему пришел сырой холодный вечер. Ее снова знобило и ужасно хотелось спать. Может быть, Брайс прав, ей действительно нужна помощь. Голос говорил, что у них обоих осталось совсем мало времени, и теперь Рэн с холодком страха все чаще думала, что он прав. Она стала бояться, засыпая, уже не проснуться.

Еще несколько дней, пока силы не вернулись к Рэн, Брайс не вспоминал при ней о Маритт и ее обещании. Рэн с облегчением подумала, что он забыл об этом. Но однажды вечером Брайс принес ей теплый шерстяной плащ и сапоги. Сам он был одет как простой наемник, в руках у него была масляная лампа. Рэн с удивлением посмотрела на него.