Одновременно жалуясь на жизнь, извиняясь за то, что не узнал, восхваляя всех богов и расспрашивая о тонкостях загробной жизни, мужичок провел их через меленький внутренний садик с бассейном, в котором среди цветков лотоса плескались алые карпы. Затем, они поднялись по деревянной галерее на второй этаж, где Авундий долго гремя связкой бронзовых ключей, отпер одну из дверей. Всхлипывая, причитая и бормоча под нос что-то нечленораздельное, он отправился будить лорда Эрика, оставив Вейм ждать в небольшой комнате.
Эта маленькая комната, обитая зеленым бархатом, служила леди Эйтель кабинетом, в котором она принимала только очень важных посетителей, чей визит, однако, не был связан с сердечными поручениями. Обстановка отличалась как от кабинетов лордов этих земель, так и от приемных комнат Драгонхолла. Вместо деревянных скамей стояли обтянутые зеленым, в тон обоям, бархатом стулья, вместо кованых сундуков и громоздких безликих секретеров – изящные шкафчики с книгами и свитками, вместо дубовых столов – резной стол с ящичками, обитый дорогим зеленым сукном. На стенах комнаты не висело огромных гобеленов со сценами из битв, военных трофеев, тонны оружия или ключей от взятых городов, только портрет хозяйки в полный рост, на который падали лучи из выходящего на улицу оконца. Едва заметные цифры в углу сообщали, что портрет был написан два года назад, когда хозяйке исполнилось двадцать семь. Однако надпись была сделана поверх хорошо замазанной старой, скорее всего скрывавший истинную дату написания портрета и возраст хозяйки. Память подсказывала Вейм, что тетушка Эйтель была ровесницей третьей жены отца, а значит черноокой бестии, с мраморным цветом лица, алыми, точно кровь губами, и длинными черными вьющимися волосами на данный момент было никак не меньше тридцати семи.
– Она в жизни так же выглядит?– Спросил Хаген, с трудом оторвавшись от портрета.
– Не удивлюсь, если лучше. Хаген, здесь не Драгонхолл. Здесь женщины не носят мечи и не сражаются плечом к плечу с мужьями. Нас не учат управляться одинаково хорошо с прялкой и дротиками, а лук мы видим только в салате. Здесь женщина служит для удовольствия, а не в качестве боевой единицы. Нас учат готовить, а не варить противоядия от слюны мантикоры. Здесь дамская собачка – это мелкая прыгающая муфта, а не волкодав способный менее чем за десять минут разорвать на куски любого.
За дверь послышались тяжелые мужские шаги и еще одни шаркающие, похожие на стариковские.
– Ну, если ты посмел разбудить меня так рано из-за пустяка!– Раздался за дверью мужской бас, и дверь распахнулась, едва не вылетев из петель.
– Здравствуй, папа.
– Здравствуй… Вейм… – тихо проговорил он, захлопывая дверь перед самым носом Авундия едва не прищемив его. Он быстро подошел к столу и начал нервно подергать ящики, пытаясь их открыть.
– Не думаю, что Эйтель держит тут вино, заметила Вейм.
Мужчина растерянно кивнул.
– Авундий, песий сын! Неси вина!
– Госпожа Кира не велела подавать Вам хмельные напитки до обеда,– высунулся из-за двери Авундий.
– Ты кому служишь мне или моей жене? – Взревел Эрик Таммивильский. В дверь полетела глиняная вазочка – Живо тащи, иначе вылетишь с моего двора, бездельник!
Авундий исчез, успев закрыть дверь раньше, чем фарфоровое чудо разбилось о кованую поверхность двери. Ваза разлетелась, а часть осколков застряла в узорах прокрывавших дерево причудливой вязью.
– Я ж за тебя во всех храмах свечки ставил. Сестры пережевали…. – проговорил он, медленно опускаясь на кресло. Вейм заметила, как руки отца дрожат от волнения. – Два года назад у северных берегов разбилось судно с черными парусами. Из команды спасся только один человек. Несчастный прожил всего три дня: умирая, он передал, что ты и твоя семья погибла.