Инициатива неизбежно переходила к союзникам, и это вызывало опасение в некоторых националистических кругах. Сазонов, сообщая Кудашеву о предположениях лорда Китчинера предпринять военные действия союзного флота против Дарданелл, полагал, что, если Россия в настоящее время не может при овладении проливами сыграть «подобающую ей роль», было бы целесообразней настаивать перед союзниками на том, чтобы отложить действия против Дарданелл. Опасения Сазонова, очевидно, целиком не разделялись в Ставке. Великий князь в официальном ответе Китчинеру и в личном разъяснении великобританскому военному представителю в Ставке, ген. Вильямсу, безоговорочно признал с военной точки зрения выгодным всякий удар, нанесенный Турции, но не мог обещать содействия (предполагалось, что в мае русская эскадра сможет принять участие в военных действиях). Ген.-кварт. Данилов, с своей стороны, разъяснил Кудашеву: «Скажите С. Д. (Сазонову), чтобы он отнюдь не “расхолаживал англичан. Пользу предприятие их принесет несомненно, удастся ли оно или нет”; при этом генерал прибавил, что «мы и не думаем чужими руками жар загребать, что, впрочем, нам и не придется, так как англичане, если бы им и удалось овладеть проливами, уничтожить турецкий флот и навести страх на столицу Оттоманской империи, то и тогда не смогут овладеть этой столицей: никакой десант, который они могли бы высадить, не в состоянии был бы одолеть турецкую армию, которая не отдаст же без боя столицу». «Если принять это обстоятельство, – писал Кудашев Сазонову 12 января, – то, по мнению ген. Данилова, мы ничем не рискуем, поощряя англичан к осуществлению их предположения. Что же касается до общего вопроса завладения нами Босфором, то это не может быть сделано нами “между прочим”. Он самым внушительным образом пояснил: завоевание Босфора потребует отдельной войны, а будет ли Россия способна вести эту отдельную войну и захочет ли, в этом он глубоко сомневается.

Если такие сомнения наблюдались у военных специалистов, то их не было лично у Императора: он не колебался в принятом решении. Через три недели Кудашев писал Сазонову, что Янушкевич сообщил ему «волю Государя», признающую только одно решение вопроса – «присоединение обоих проливов». В связи с этим создался эфемерный проект «посадить один из кавказских корпусов на транспорты и выслать его к Босфору на случай удачи прорыва проливов», к чему Кудашев отнесся весьма скептически, считаясь с наличностью «нашего бессилия». «Я не сомневаюсь в том, что наши союзники… тут же предложат нам осуществить наши намерения на Босфоре, – писал он Сазонову 10 февраля. – Но так как мы не сможем этого сделать, то самым естественным домогательством наших союзников явится заключение мира с Турцией, с приобретением соответственных экономических и иных выгод, с упразднением германского влияния и т.д. …Таким образом, разрешения вопроса о проливах “в согласии с нашими интересами”, как понимаем это разрешение все мы, дорожащие историческими заветами нашей родины, не последует. С этим неумолимым фактом надо не только считаться, но, по моему глубокому убеждению, надо с ним примириться, подготовляя к нему постепенно и наше общественное мнение. Ничто так не опасно, как закрывать глаза перед действительностью и обольщать себя неосуществимыми мечтами, как бы дороги они ни были для нас».

Ясно, что утверждения в воспоминаниях тогдашнего руководителя иностранной политики Великобритании лорда Грея, что Дарданелльская операция «едва не разрушила» союзнических отношений с Россией, сильно преувеличены, поскольку речь идет о тех опасениях, которые в русских правительственных кругах вызывала эта операция. Колебания в гораздо большей степени были у самих союзников, вынужденных перед определенными требованиями отступить от своей традиционной политики и в то же время считаться с общественным мнением демократической Зап. Европы, которая всегда боялась воинствующего панславизма – «агрессивного русского империализма», по выражению Масарика. Дипломатия Сазонова должна была убедить союзников в необходимости пойти на такой шаг