* * *

Свершив праведное правосудие, Анастасия Павловна направилась домой. Но только прошла два шага, смотрит, навстречу взволнованная Элеонора Григорьевна трусит вдоль тракторных выбоин. Запыхалась, по лицу пот катится, толстые очки на самом носу висят, неверный путь просматривают, вся растрепанная, платок с головы на спину съехал. Не иначе война! Едва бывшую доярку с ног не сшибла, слепая курица.

– Тоська, ты? – вылупилась, едва переводя дух, – Участковый, там?

– Бес его знает? Может и там, – ответила Анастасия Павловна, – Что случилось?

– Беда. Снасильничали. Надо мной снасильничали. Среди бела дня. В собственном доме. Милиция! – возопила потрепанная пенсионерка и пушечным ядром вломилась в калитку двора Вера Сергеевны, – Милиция! Участковый!

В это время Василий Михайлович, сидя на высоком крылечке, тщетно пытался расколупать тонкой проволокой замок на своих наручниках. Час бился. Весь испариной покрылся. На весь белый свет изматерился.

Страшное ночное видение в сиянии дневного светила скрылось за глубиной трагизма фактического состояния дел. Он даже не подозревал насколько неудобно жить с руками, скованными наручниками. Невозможно не только ничего толком самому сделать, что само по себе становилось все более унизительным, но и абсолютно исключало какую-либо возможность возвращения в таком виде домой, что делало его положение просто ужасным. Мало того что он стал посмешищем в глазах всех жителей деревни, утратил всякий авторитет власти, так теперь еще и коллеги, прознав про сей казусный случай, начнут издеваться над ним и подшучивать. И так он у них не в почете. А тут еще потеря табельного оружия. Это просто ставило его на грань позорного увольнения. За пять лет до пенсии! Сожрет начальство с потрохами, если узнает где и при каких обстоятельствах произошла недопустимая утрата. Ничего не скажешь, весело провел время. И самому ничего не сделать и помощи ждать неоткуда. Сиди в лесу и жди, когда тебя старухи накормят, зад подотрут, да спать уложат. Хорош участковый.

– Милиция! – увидала его бывшая учительница, – Беда! Насильник в деревне. Скорее. Беги, хватай!

– Кого, мать твою… – вскинул на нее офицер очи полные гнева.

На крики вышла из дома Вера Сергеевна с мокрой половой тряпкой в руках.

– Что за крик? – благодушно осведомилась.

Анастасия Павловна, подбоченясь, в сторонке встала. Слушает.

– Насильник! Насильник в деревне. В моем доме сидит. На кухне. Вставай! Беги! – выпалила бывшая учительница.

– Какой еще насильник? Ты что, баба, очумела? Какой тут может быть насильник? – взвился участковый.

– Натуральный. Здоровущий. Мужик чужой. Беги скорее. Он в доме моем прячется, – замахала руками возбужденная Элеонора Григорьевна.

– Не может тут быть никакого чужого мужика. Откуда ему взяться? Показалось тебе, – уверенно заявил Василий Михайлович, – Сперва, глаза протри, после ори. С такими линзами и козел мужиком покажется.

– Ты что такое мне говоришь! Я, по-твоему, козла от мужика отличить не могу! Говорят тебе, в моем доме сидит. Глухой, что ли?! Мужичина огромный. Силищи неимоверной. Надо мной снасильничал. Еле вырвалась. Беги, говорю, скорее, пока он еще там. Милиция ты или кто? – возмущенно закричала потерпевшая.

– Не ори, баба! Не глухой! – гаркнул в ответ не менее взбудораженный служитель закона, – Толком говори, что случилось. По порядку, как было. Там разберемся, кто есть ху. Сядь, – указал ей на широкую ступеньку, – Рассказывай. Слушаю. Видишь, беда какая, – показал свои скованные руки, – Вот это беда. Давай, говори, – и снова стал сосредоточенно ковырять проволокой наручники.