– Я многое должна вам сказать, – проговорила Бланка, сжимая руку ещё чуть крепче. – Столь многое, что мне трудно выбрать, с чего начать. Впрочем, у нас много времени впереди. Но прежде прочего я хочу спросить: понимаете ли вы, что не всё теперь будет так, как прежде?

– Да, матушка.

– Я говорю не только об обязанностях, которых у вас теперь станет много больше. Вы и вести себя должны иначе. Знаете, как.

– И с вами?..

– И со мной. Вы не должны преклонять передо мной колени – напротив, я преклоню их пред вами, лишь только смогу подняться с места, – она слегка улыбнулась ему покровительственной материнской улыбкой. – И не нужно брать меня за руку, если только мы не одни. И…

– Почему?

– Что?

– Почему я не могу делать всё это?

Она не ждала от него такой непонятливости. Это слегка рассердило её.

– Разве это необходимо объяснять? Вы уже не ребёнок, Луи. И теперь вы король. А я – ваша верноподданная.

– Но прежде всего вы моя мать, – сказал её мальчик со спокойной непререкаемостью взрослого человека, совершенно уверенного в своей правоте. – Никогда во всём мире не будет для меня человека, священного больше, чем вы. Разве это дурно?

Бланка слегка растерялась. Она не думала, что придётся доказывать ему столь очевидные вещи. А ведь если он будет продолжать вести себя с ней как прежде, это лишний раз подчеркнёт в глазах Моклерка и его приспешников юность и наивность короля. Она совершила ошибку… ей следовало давно начать отучать своего сына от чрезмерной близости, которая их связывала.

– Не капризничайте, Луи, – строго сказала она, и он вспыхнул и выпустил её руку, оскорблённый упрёком. – Я не хочу с вами ссориться в такой день.

– Да… простите, матушка, – пробормотал он и отвёл взгляд. Бланке захотелось снова положить ладонь ему на темя, но именно сейчас этого нельзя было делать. И часто теперь будет нельзя.

– Я не сержусь на вас. Но вы должны понимать, что королю не всегда позволено выражать открыто свои чувства. А порой приходится, напротив, выражать то, чего он не чувствует.

– То есть лгать? Но ведь ложь смертный грех, мадам.

Он явно дулся на неё за то, что она его оттолкнула – именно теперь, после всех трудностей вчерашнего дня, – но в то же время в его голосе звучали какие-то новые нотки. Уверенные, почти властные. Она никогда не слышала их прежде.

Проклятый Моклерк…

– Мы обсудим это позже. Сейчас я хочу спросить вас о другом. Луи, с вами сегодня говорил кто-то… до того, как за вами пришла Плесси?

Он вновь посмотрел на неё – доверчивым, серьёзным и внимательным взглядом. Чаще всего этот взгляд умилял Бланку, но порою почти пугал.

– Час назад заходил граф Бретонский.

– Что он сказал вам?

Луи помедлил, прежде чем ответить, и сердце Бланки подскочило к горлу. О Боже, неужели Моклерк просил его хранить их беседу в тайне? Неужели пришёл срок, когда у её сына появятся свои секреты? Но только не такие секреты, Пресвятая Дева…

– Прежде всего, – медленно, будто подбирая слова, заговорил Луи, – он преклонил колени, вложил свои руки в мои и принёс мне оммаж.

– Как! – вскрикнула Бланка и вскочила с кресла.

Она забыла обо всём на свете в этот миг. Забыла о своих отёкших ногах, о камне в груди, о ворочающемся в животе плоде. Луи кинулся к ней, но она резко выбросила руку перед собой, удерживая его в шаге от себя.

– Нет, стойте! Со мной всё в порядке… о, Боже… вы приняли оммаж Моклерка, Луи? Связали себя с ним присягой?

– Разве это было неправильно, матушка?

– Вы должны были сперва спросить у меня, – прошептала она. – Обещайте, Луи, обещайте впредь всегда спрашивать у меня!

– Обещаю, обещаю, матушка, только, прошу вас, сядьте.