С тех пор я обнаружила какое-то особенно бережное отношение наставниц ко мне – как будто я была хрупкой вазой из редкого фарфора. Хрупкой и очень дорогой.

Больше никто не настаивал на том, чтобы я знала уроки назубок.

А через какое-то время мне открыли доступ в южное крыло – так что теперь я смогла бывать на солнце. Изменился даже рацион – мне стали давать больше овощей, меньше мучного и круп.

И, конечно же, такие перемены не ускользнули от взглядов других учеников.

Локлин то и дело искоса позыркивала на меня – её собственный рацион был по-прежнему настолько скуден, что оставалось удивляться, как ей удаётся управляться с мечом.

Мальчики ничего не поняли. Только Густав, как и следовало ожидать, заметил некоторые перемены и спросил, наблюдая, как я уплетаю овощное рагу, которое досталось только мне и учителям:

– Что ты сделала, Гвендолин, чтобы так умаслить их?

Я улыбнулась загадочно, но долго держать случившееся в секрете не смогла. Тем же вечером, когда мы остались в библиотеке вдвоём, я торопливо рассказала Густаву обо всём, что произошло.

Я ожидала, что он порадуется за меня – хотя сама толком не понимала, за что такая любовь.

Вместо этого я напоролась на ледяную, ничем не походившую на обычное поведение Густава злость.

– Так ты решила, да, Гвен? – он даже вскочил с места и уронил на пол старинный фолиант.

Я наклонилась и, аккуратно подняв упавшую книгу, положила обратно на стол.

– Не понимаю, что тебя не устраивает, – сухо произнесла я.

Вернее было бы сказать, что я не хотела понимать. Потому что мне хотелось верить, что Густав дружит со мной просто так.

– Ничего, – буркнул он. Торопливо собрал вещи и ушёл.

Я осталась одна. В тишине и полумраке, среди запахов подсохших чернил и дублёной кожи корешков.

«Он ещё придёт просить прощения», – думала я.

Но Густав так и не пришёл тем вечером – и утром не встретил меня.

Когда же через несколько дней я услышала стук в дверь моей кельи и с надеждой бросилась открывать, то вместо него увидела на пороге Рейчел.

– Добрый день, – растерянно сказала я.

– Хотела посмотреть тебе в глаза, – без приветствия сообщила Рейчел и вскинула подбородок.

– Они такие же, как и неделю назад, – сухо ответила я, чувствуя, как поднимается в горле злость.

– Стало быть, решила, что Ночной Ворон вытащит тебя? Решила, что ты лучше меня, да?

Я возвела глаза к потолку и испустила стон. Затем резко захлопнула дверь.

Первой моей реакцией была злость. Я не понимала, чего они все от меня хотят. Потом в памяти всплыли последние слова: «Ночной Ворон вытащит тебя».

У меня и в мыслях не было отсюда сбегать. Академия полностью устраивала меня, но….

– Ночной Ворон… – прошептала я, – так называют тебя?

Дымчато-серые глаза в прорезях маски снова стояли передо мной.

А ночью мне приснился сон. Юбки, непохожие на те, что носили самые знатные дамы на Островах, кружились и разлетались в воздухе под музыку, какой я не слышала никогда.

Мужчина в странных одеждах тёмного цвета удерживал мою руку и вёл меня в танце – совсем непохожем на тот, что я исполняла на площади в Ястребиную ночь.

Потом мы оказались за портьерами, непривычно густыми и тяжёлыми складками укрывавшими окно.

– Ты сомневаешься? – спросил меня он.

– Да, – призналась я. Почему-то я знала, что именно ему не смогу соврать.

– Ты должна добиться его. Почему сомнения терзают тебя?

И в это мгновение я догадалась, какое – единственное – сомнение, в самом деле одолевает меня.

– Если я выберу его – я уже никогда не буду с тобой!

Негромкий бархатистый смех стал мне ответом, и я ощутила его горячие губы на своей щеке.

– Глупая, – сказал он. – Я не собираюсь тебя оставлять.