– Лучше, просто Арина. – Она слегка одернула руку, смутившись.

– Прошу вас, садитесь, – предложил Бершинский, придвигая к своему столу самый приличный стул. Затем уселся напротив и улыбнулся: – Ну-с, что вас к нам привело?

Арина легким движением скинула с плеча довольно большую сумку, не слишком похожую на дамскую, и с глухим стуком положила ее на стол перед Бершинским. Было ощущение, что эта сумка весит не меньше десяти килограммов. И Бершинский почти не ошибся, потому что через мгновение Арина извлекла из нее сверток, в котором обнаружилась увесистая каменная плитка, и вопросительно посмотрела на профессора.

У того даже лоб вспотел от волнения. Дрожащими руками он придвинул к себе каменюку, нисколько не заботясь о стекле, которым был накрыт стол.

– Бог ты мой! Да ведь это какая-то карта! Откуда она у вас?

– Полгода назад я навещала свою бабушку. Она сказала, что это очень ценная вещь.

– И где же живет ваша бабушка? – завороженно глядя на скрижаль, спросил Пучков, уже успевший вырасти за спиной у Арины.

– Вы прямо как волк из «Красной шапочки», – усмехнулась женщина. – Бабушка живет… вернее, жила в Ольшанах, это в Беларуси. В общем, вернулась я домой и благополучно забыла про этот камень. Знаете ли, работа – я летчик-инструктор, работаю в аэроклубе. А через какое-то время он попался мне на глаза, такой странный, необычный. Ну, и я решила все-таки при случае расспросить бабушку о нем поподробнее. Месяц назад я вновь поехала в Ольшаны, а бабушка… умерла. Вот, собственно, и все.

Арина замолчала, наступила продолжительная пауза, которую прервал Пучков:

– Ну и что вы по этому поводу думаете, Альберт Родионович?

– Пока даже не знаю, – осторожно щупая оббитые края, пробормотал тот. – А вам, Арина, бабушка больше ничего не говорила?

– Я, признаться, не очень вслушивалась. Бабушка уже совсем старенькая была и порой несла всякую бессмыслицу. Я помню только какие-то обрывки… Что-то про ковчеги, про Горынь-реку – это речка у нас такая недалеко протекает.

– Ну конечно! Горынь-река! Вы позволите мне на какое-то время оставить у себя этот камушек? Думаю, завтра после обеда я смогу дать вам исчерпывающий ответ, насколько ценна эта скрижаль.

– Можно спросить? – поджав губы, осведомилась Арина. – Под ковчегом может подразумеваться какой-нибудь клад?

– Ну, вообще-то ковчегами в древности именовали сундуки. Так что вполне возможно. А почему вы спрашиваете?

– Я же говорила, бабушка рассказывала про какой-то ковчег. А эта скрижаль, вы сами предположили, какая-то карта.

– Очень может быть. – Бершинский заметил во взгляде Арины некоторую напряженность и поспешил ее успокоить: – Но, уверяю вас, если мы придем к выводу, что за этим действительно может скрываться что-то особенное, без вашего участия, а тем более без вашего ведома никаких действий предпринимать не будем. Даю вам честное благородное слово.

– Хорошо, – сказала Арина, вставая. – Тогда – до завтра.

Бершинский поднялся проводить гостью. Она подошла к двери и еще раз скользнула взглядом по лежащей на столе скрижали.

– Во сколько?

– Давайте в три, – предложил профессор.

– Здесь?

Что-то подстегнуло Бершинского, он стоял, впившись взглядом в эту роскошную женщину, и неожиданно для самого себя предложил:

– А что вы скажете насчет ресторана? За углом, знаете?

– Да, я проходила мимо. Какое-то странное название, нерусское.

– «Вечеряти». Ну, это как сказать. На древнеславянском означает – пировать. Хотя, кухня там, как это ни странно, итальянская.

– Надо же, – пожала плечами Арина.

Ее взор, беспокойно бегавший по комнате, наконец остановился на лице профессора. Глаза их встретились, и по спине Бершинского пробежал холодок. Руки и ноги, казалось, одеревенели, а в горле мгновенно пересохло.