Новый поток ругани девочка не выдержала, из глаз ее брызнули слезы обиды.

– Ну ты что, глаза на мокром месте, – вдруг перепугался мужик. – Ну-ка, завязывай. Иди, сядь сюда, да в кузню не суйся, там еще чернее! Тут сядь, на воздухе. Чего ты, маленькая…

– Вы кто? – хлюпая носом, осведомилась Маша.

– Кузнец я здешний, дядька Степан. Да ты не бойся меня, у меня в Рябиновке дочка, совсем как ты, младшенькая…

– Я не боюсь, я просто расстроена, – объяснила Маша. – Мне хочется посмотреть барак, а Старшой меня не пускает.

– И правильно не пускает, – кузнец вернулся к своей работе – кузница его была тут же, под навесом, – что делать девочке в бараке рысарей. Я бы своей задал прутом по мягкому месту.

– Но мне очень надо, дядечка Степан, а вы не могли бы мне доспех рысарский смастерить? – взмолилась девочка.

– Для чего это? – кузнец посмотрел на нее искоса.

– Я бы рысарем оделась, в барак бы забралась…

– Зачем? – он замер с большим молотом в руках.

– Предчувствие у меня, – покривила душой Маша. – Есть там кто-то, кто страдает от проклятья ледяной кости, а вот я выздоровела, может, я ему чем помочь смогу…

– Кто это выздоровел от проклятья ледяной кости? – раздался визгливый голос. Из каморки рядом с кузницей выглянул абсолютно лысый человек в длинной шубе из плохо сшитых шкур. Маша задумалась, сколько же ему лет – на первый взгляд он выглядел молодо, но потом прищурился и сразу состарился, словно по волшебству…

– Ну так кто этот несчастный?

– Ты, детка, не пугайся только, это старьевщик, мой старый друг, собирает барахлишко по рысарским крепостям, он завтра уедет… – пробормотал кузнец и отвернулся к наковальне, Маша услышала, как он проворчал себе под нос: «Дернуло же дурака старого вылезти»…

– Это я выздоровела, – упавшим голосом ответила девочка.

– Ты? – старьевщик смерил ее взглядом и нахлобучил на блестящую голову шапку-ушанку, уши которой торчали в разные стороны. – А ты кто такая?

– Я венцесса, – гордо улыбнулась Маша.

– Какая еще венцесса?

– Венцесса Калина Горькослезная!

– Ой уж, – усомнился гость. – Степан, что тут у вас делается, а? Каждая оборванка уже венцессой считается.

– Вы что! – возмутилась девочка. – Почему оборванка? Разве в таких платьях оборванки ходят?

– Нарядом кичишься, – обрадовался гость. – Нехорошо. Особенно чужим.

– Почему чужим? – испугалась Маша.

– Красивые вещи, значит, любишь. А ну пойдем, покажу тебе мои сокровища, вон в тех санях, видишь? Неподалеку, у стрельцов под носом. А? Старые вещи для новой венцессы.

Маша решила, что бояться ей нечего, стража кругом, а красивые вещи она действительно любила. К тому же ее задело то, что старьевщик назвал ее «новой» венцессой. Без раздумий она прошлась с ним до саней.

– Ну и не стыдно тебе? – тихо спросил старик по дороге.

– Чего мне стыдиться? – не поняла Маша.

– А воровка ты, – он добродушно посмеялся над ее возмущением. – Воровка и есть. Украла платье…

– Мне его подарили…

– Украла имя, титул, судьбу украла, а? Может, и жизнь, а?

– С чего вы взяли? – Маша уже жалела, что пошла с ним, она нерешительно оглянулась на стрельцов.

– Посмотри, какая штучка! – старьевщик забрался в свои сани и подал оттуда девочке дивное серебряное зеркальце в виде цветка подсолнуха.

– Ух ты! – Маша улыбнулась, глядя на свое отражение.

– Любуйся, любуйся, самое то для девчонки. А вот сюда еще глянь.

На свет появился потертый сундучок, обитый зеленой замшей. Немного поколдовав над крышкой, старьевщик вынул изнутри подвеску – вроде камеи, точь-в-точь как картинка с Гривухой на книге Рыкосы.

На ровном овале из белого непрозрачного камня, в обрамлении мелких речных жемчужин, был написан портрет молодой женщины. Длинный тонкий нос, пристальные темные глаза под белесыми бровями, худое лицо делали ее откровенно некрасивой, но взгляд ее был так печален и мудр, словно знала она некую ужасную тайну.