– Ты какой-то особенный, – сказала она ему. – Не знаю, кто ты на самом деле, но очень уж ты странный.

После бушевавшей ночью метели день оказался солнечным и морозным. Джулия подняла воротник и вышла на холодный ветер. Все это казалось каким-то безумием. Она нашла адрес, который дал ей Селвин Норрис, и сразу же вошла в парадное, спасаясь от холода. В небольшой прихожей она сбила снег с высоких ботинок и стряхнула налипшие белые хлопья с джинсов. Потом Джулия сняла варежки и шапку, расстегнула куртку, подышала теплым воздухом на кончики пальцев и потерла руки, чтобы согреться. Она уже была в доме. Теперь ей осталось только подняться по лестнице и постучать в дверь, которую он ей указал.

Не решаясь идти дальше, она на какое-то время замешкалась. Перед глазами плясали звездочки, колени подрагивали, и всю ее колотило от ситуации, в которой она оказалась. Чем сильнее девушка пыталась взвалить вину за это на Селвина Норриса, тем явственнее она ощущала глубокий внутренний протест. Она уже стала взрослой женщиной, вполне способной принимать собственные решения. Она сама решила разгадать эту головоломку, но для этого был лишь один способ. В глубине души Джулия понимала, что чем больше она злится на Селвина, тем сильнее должна пенять на себя. Если бы только от всего происходящего какая-то часть ее существа не была в таком восторге! Если бы только в этой части ее души не было такого смертельного интереса к тому, что ей предстояло совершить!

Она поднялась по лестнице этого обшарпанного дома, меблированные квартирки которого сдавались постояльцам.

Освещение было слабое, всюду царил полумрак, тянуло сыростью. Из-за дверей доносились привычные звуки студенческой жизни. Рок-н-ролл, смех, шум воды в трубах. Она читала, что Санта-Клаус погиб от того, что ему пробили сердце крюком для подвески туш, и вдруг ей стало любопытно, случилось ли это в этом самом доме или в какой-то другой такой же развалюхе, стоящей поблизости.

Когда она поднялась на третий этаж, сердце стучало как паровой молот. Волнение, которое она испытывала, было чем-то сродни половому возбуждению. Если ей не суждено большего, можно удовлетвориться хотя бы этим.

Джулия Мардик постучала в дверь, на которой стояла цифра 26. Было слышно, как в помещении скрипнул стул, потом до нее донесся приглушенный звук шагов. Она поняла, что человек был в тапочках. Звякнула щеколда задвижки. Ей почему-то казалось, что, как только дверь приоткроется, она увидит дуло пистолета и из мрака возникнет бледное лицо человека, к которому ее послали. Вместо этого из-за двери показался приятный молодой парень с нечесаной шевелюрой длинных жестких каштановых волос, одетый во что-то напоминающее халат, накинутый на черное нижнее белье. Нос у него был ярко-красного цвета, глаза слезились.

– Привет, – поздоровалась Джулия.

– Слушаю вас, – ответил молодой человек и закашлялся, прикрыв рот кулаком.

– Вы – Окиндер Бойл?

– Так оно и есть. А вы кто? – Он отвернулся, не в силах сдержать приступ кашля.

– Вы говорили с моим отцом – Карлом Бантри. Я так полагаю, что в нынешнем его положении он известен вам под прозвищем Банкир. – Она перевела дыхание, глубоко вздохнула и выпалила: – Меня зовут Хитер Бантри.

У журналиста слегка отвисла челюсть, замутненные болезнью глаза чуть не вылезли из орбит. Дверь раскрылась чуть шире, и Джулия приняла этот жест за предложение войти. Она – уверенная в себе и полностью контролирующая ситуацию, таинственная и до полусмерти испуганная – оказалась в полутемной комнатенке, по которой гуляли сквозняки.

«То ли он по жизни зануда, – мелькнуло в голове Джулии, – то ли грипп его совсем доконал». Он так невразумительно промямлил предложение присесть, что девушка поняла его только со второго раза. Джулия села на краешек стула.