Пусть даже жалеют и успокаивают, отчего рыдается только сильнее. Зато со слезами отчасти уходят и боль, и обида.

В дверь позвонили.

— Я открою, — успела первой Света, поднялась с места, но, пока шла в прихожую, пока отпирала замок, в голове возникло предположение, что, скорее всего, зря она вызвалась.

У папы есть ключи, он бы звонить не стал. Тогда кто там? Соседи? Вполне возможно. Но куда более вероятное — Эдик.

5. Глава 4

Света не ошиблась — действительно он самый. Стоял на пороге с виноватым и несчастным выражением на лице. Но она тоже так умела, если надо. Хотя сердце и дрогнуло по-настоящему, и, даже вопреки тому, что не желала Эдика видеть, Света всё-таки ждала его появления, именно такого: с извинениями, с раскаянием, с объяснениями.

Зачем? Да кто ж разберётся, зачем? Просто люди так устроены. Не нравится им что-то терять, даже если оно больше не нужно или причиняет неудобство и боль. Это как выбрасывать старую вещь или испорченные продукты из холодильника. Жалко. Вдруг ещё пригодится.

Ага. Чтобы отравиться и сдохнуть. Ведь стоило ей представить увиденное днём, к горлу опять подступила волна тошноты. Вот Света, ничего не говоря, и попыталась захлопнуть дверь, но Эдик ловко вцепился в край, потянул назад, на себя, произнёс с обидой и упрёком:

— Свет! Ну что ты на самом деле?

— А что я? — Она не отпустила ручку, но перестала перетягивать, шагнула через порог на лестничную площадку, загораживая проём. — Хотя… какая разница? — И вывела, насколько получилось твёрдо и сухо: — Ты зря пришёл.

— Не зря, — с уверенным напором возразил он, заглянул вглубь квартиры. — Может, впустишь всё-таки?

— Зачем?

— Ну не прямо же здесь разговаривать.

— А где? — Света сделала ещё пару шагов, прикрыла дверь за спиной, давая понять, что для неё однозначно не существовало никаких иных вариантов. — Дома всё занято. В одной комнате Анфиса. В другой папа, — соврала, и глазом не моргнув. — На кухне мама. В туалете, что ли? Или может, их в туалете собрать и запереть? Или погулять выгнать?

— Свет, ну достаточно, — с прежним доверительным и чуть обиженным упрёком попросил Эдик. — Ну что ты сразу ёрничаешь и передёргиваешь? — Добавил наставительно, взывая к разуму: — Мы же взрослые люди. Давай поговорим конструктивно, без ненужных страстей.

— А нам есть, о чём разговаривать? — откликнулась Света, дёрнула плечами. — Лично мне не о чем. Смысл? По-моему, и так всё предельно ясно.

Она и сама старалась не подпускать лишних эмоций, выглядеть как можно независимей и спокойней. Только получалось не очень: глаза тихонько пощипывало, словно в них соринки попали, в горле стоял твёрдый комок, который постоянно приходилось сглатывать, а ещё сжимать губы, чтобы не выдать их нервной беспомощной дрожи.

— Ну вот что тебе ясно? — тоже не слишком-то следуя самим же заявленным условиям конструктивизма и сдержанности, весьма экспрессивно выдохнул Эдик. — Ты хотя бы выслушай для начала. Нам же слова для того и даны, чтобы с помощью их свои проблемы решать, а не так вот. По-детски. Тайком вещички собрала и сбежала.

— Я думала, ты тоже уже дома будешь, — опять без стеснения соврала Света, или, скорее, чуть исказила факты. — Но ты, видимо, всё ещё слишком занят был. Зачёт никак не принимался.

Эдик только недовольно раздул ноздри, но не стал ни одёргивать её, ни в очередной раз упрекать, что она напрасно ёрничает и передёргивает.

Как благородно с его стороны!

— Я понимаю, что ты имеешь право обижаться, злиться и язвить, — многозначительно произнёс он. — И даже на импульсивные поступки имеешь право. Но и ты меня пойми. Я прихожу, а дома никого. Ни тебя, ни твоих вещей. Представляешь, что я почувствовал?