Я потеряла нить мысли, не могу вспомнить, что собиралась найти в дневнике. Такие проблемы бывают у любой матери большого семейства, которая берется за перо. Я не могу рассчитывать на то, что меня оставят в покое, а уж тем более на то, что смогу долго сидеть и собираться с мыслями, связывая их воедино. Такая роскошь доступна мужчинам с библиотеками, дворецкими и женами. Матери находят другие способы делать свое дело.
А, вот наконец! Я ловлю краешек ускользающей мысли и мчусь за ней, пока она не улетучилась совсем.
Снова читаю запись. Листаю дневник назад.
Четверг, 1 октября. – В основном ясно, иногда дожди. Сегодня у нас были гости. Приходил мистер Сэвидж, сообщил, что мистрис Фостер дала показания под присягой о том, что ее изнасиловали несколько мужчин, включая Джозефа Норта. Потрясающе! Провела день дома.
Я постукиваю по странице кончиком пальца. Несмотря на эту формулировку, поразила меня не сама новость – я осматривала Ребекку в середине августа, после нападения, – а то, что она выступила с публичным обвинением, не посоветовавшись сначала со мной. Изнасилование – тяжкое преступление в Соединенных Штатах, оно карается смертью. Но за пять десятков лет моей жизни я только раз видела, чтобы мужчину за это повесили. Доказать изнасилование почти невозможно, а до недавнего времени большинство мужчин, которых в нем уличили, до суда просто не доживали. Недавняя Война за независимость и подписание Конституции создали систему законов, рассчитанных на то, чтобы карать за подобные преступления. Это все-таки сильнее удерживает оскорбленного отца или брата от самосуда.
Веду пальцем вверх по странице до предыдущей записи, пытаясь понять, почему Ребекка сделала публичное заявление.
Среда, 30 сентября. – Ясно, только днем небольшой дождь. Меня вызвали к мистеру Фостеру и задали некоторые вопросы. Позднее полковник Норт опросил меня относительно моего разговора с мистрис Фостер о его поведении.
А может, не так уж удивительно, что она так поступила. Слухи о нападении стали расходиться среди людей и наверняка дошли и до Норта. Я снова листаю дневник назад, к августу, когда все это началось.
Среда, 19 августа. – Ясно. Меня позвали к мистрис Фостер. Она пожаловалась мне, что десятого августа подверглась жестокому насилию со стороны Джозефа Норта и Джошуа Бёрджеса. Рассказав об этом насилии, она сказала, что худшего надругательства и быть не могло, разве что не убили. Еще она сказала, что Норт обошелся с ней хуже, чем кто бы то ни было в мире, но считает, что лучше молчать, пока не вернется муж, надеясь, что это будет скоро. Вернулась домой в час ночи. Устала.
Ребекка и правда молчала почти два месяца после нападения, признавшись только мне. На тот момент это казалось разумным. Я хотела, чтобы у Ребекки была защита, когда она выступит с обвинениями, так что она никому не говорила, пока Айзек не вернулся из Бостона. Обвиняемые пользовались уважением в обществе, и Ребекка могла бы пострадать еще больше, если бы выступила против них самостоятельно. Только потом стало ясно, что лучшим подтверждением нападения на Ребекку было то, что сделали с ее телом. Если б она подала жалобу в день, когда я ее нашла, вся избитая, никто бы не усомнился в ее словах. Видит Бог, это было просто ужасно. Девять дней у нее так все болело, что она едва была в состоянии заботиться о своих детях. Она не могла мыться, еле могла есть. В таком состоянии я и нашла ее девятнадцатого августа, когда приехала к ней домой. Но поскольку мы ждали, пока вернется Айзек, ее внешние травмы за эти недели успели исцелиться, а в окружающих поселилось сомнение.