– А что! – согласился Васька. – Был бы компот!

Начальник училища озадаченно почесал в затылке. Он собирался что-то сказать, но капитан опередил его:

– Ваше дело – песни, моё – зимовка! «И в самом деле, – подумал начальник, – конечно, моё дело – песни». Здесь он только гость, и вмешиваться в капитанские дела с его стороны было бы бестактно.

– Это может быть удивительная эпопея, – сказал Плавали-Знаем и подмигнул будущим зимовщикам: – Плавали, знаем! Может!

С льдины снова донеслось: «Раз-два! Взяли!» Кто-то вскрикнул, врезавшись в борт лбом, – за иллюминатором вспыхнуло. И Плавали-Знаем рассмеялся:

– С такими ребятами всё может быть! Свистать всех наверх!

Но свистать кого-либо не было необходимости. Уточка и Барьерчик выбивали ботинками по трапу известную курсантскую мелодию: «Семь часов – пора на ужин!», и с чёрных бушлатов во все стороны сыпался иней. Лобастый Барьерчик прикрывал ладонью фосфоресцирующую в темноте шишку, но бросал взгляд на дверь камбуза, откуда в морозную ночь уплывали дурманящие запахи щей, сваренных коком парохода «Светлячок» Супчиком.

Курсанты ввалились в столовую и, увидев в руках тоненького седого кока дымящуюся супницу, хотели броситься к столу, но услышали бодрый голос капитана:

– Ну как? Вмерзаем?

– Вмерзаем! – в один голос ответили курсанты.

Плавали-Знаем прошёлся по столовой и сказал:

– Отлично!

– Что отлично? – спросил суровый Барьерчик.

– Вмерзаем! – весело сказал капитан. Курсанты посмотрели друг на друга, на энергично мазавшего горчицей хлеб Ваську, на озадаченного начальника, но прочитать на их лицах что-либо определённое было трудно. Васька ахал от горчичного огонька, начальник что-то прикидывал в уме, а Супчик сам застыл от неожиданности с дымящейся супницей. Слова капитана были куда удивительней, чем его, Супчика, щи.

– Всё отлично, – повторил капитан, принимая супницу из рук изумлённого кока. – Значит, зимуем!

Оба курсанта и Супчик разом спросили:

– Как?

– Необыкновенно! – сказал Плавали-Знаем. – Главное – необыкновенно. А остальное уже зависит от нас с вами. Надо вспомнить, как зимовали другие. Кого вы помните из зимовщиков?

Чёрненький кудрявый Уточка хотел было сказать, что зимовка ему не нужна: ему светит место штурмана в рыбкиной конторе – у рыбачков на юге; но из желания блеснуть перед начальством выложил:

– Ну, Амундсен.

Начальник – хоть и был в отпуске – одобрительно кивнул.

– Мало ли кого помним – Скотта, Седова, Нансена, – сказал Барьерчик.

– Какие имена! А?! – Плавали-Знаем поднял вверх палец. – Какие люди!

Не согласиться с этим было трудно. Это звучало!

– А без зимовки кем бы они были? Уточка, присаживаясь к столу, мигнул: намёки капитана обещали кое-что поважнее штурманского места в рыбкиной конторе.

Барьерчик хмуро опустился рядом, и курсанты заработали ложками. А Плавали-Знаем, что-то замурлыкав, мечтательно посмотрел сквозь переборку, услышал, как похрустывает у курсантов за ушами, и захохотал:

– Хрустели от мороза! Да с такими носами и ушами мы выдержим любую зимовку! Выдержим! Плавали, знаем! – Он хотел было подцепить вилкой кусок мяса, но отодвинул тарелку и вслух подумал: – Надо браться за дело!

Обычно Супчик, сложив руки на фартуке, с удовольствием слушал весёлый хруст горбушек, посвистывание обсасываемых косточек, плюханье ложек, и не было для него в жизни музыки прекрасней, чем эта аппетитная симфония. Не было ничего дороже морской тельняшки и чести морского повара. Свои обеды он оценивал по особой штормовой шкале; аппетит 6 баллов, аппетит 8 баллов, аппетит 10 баллов! Нет, не было большего счастья, чем наблюдать, как вся команда дружно налегает на ложки-вёсла, как всё похрустывает в крепких молодых зубах, как поднимается настоящий флотский, штормовой аппетит.