Сивый слушал молча. Знай себе тер полосы окровавленной ткани друг о друга, и краснота постепенно сходила, правда не до конца. Ленты перевязочного льна уже никогда не станут белыми.

– Ты… прости меня, дуру непутевую. Не от большого ума с тем парнем спуталась. Да и не нужен был он…

В груди бухало так, словно встала на край скалы и собралась прыгнуть вниз. Только в жутких снах видела себя на краю обрыва и по своей воле никогда не влезла бы так высоко. Высоты с детства боюсь, а теперь вернулось чувство жуткой тяжести внутри, когда отец впервые взял меня с собой на Каменный Палец. Стояла рядом с могучим воем девчонка-семилетка, крепко держалась за руку и с трудом глотала – горло от ужаса перехватило, в животе все стянуло крепким узлом. Еле шевеля губами, я попросила отца: «Пойдем отсюда? По-большому хочу». Он тогда поджал губы, потрепал по голове и увел вниз.

Безрод натужно выпрямился и холодно посмотрел в мою сторону. Потом равнодушно пожал плечами и в четверть силы отжал две стиранные полосы. Осталось еще четыре. Этого холодного взгляда я боялась больше всего. Что он еще помнит?

– Дожди были?

Какие дожди? Ах, дожди! Но при чем тут дожди, когда я говорю о нас?

– Разок прошел.

– Хорошо, что только разок. – Сивый мельком взглянул на ясное небо. – Чего остановилась? Не стираешь?

Ах да, я ведь тоже стираю!

– Почти закончила. Барахла, сам видишь, немного. Вот только сполосну. Слишком много пенника просыпала.

Что еще он помнит из того дня? Я где-то слышала, будто от кровавых потрясений вои, случается, теряют память. Ничего не помнят. Или помнят половину. А если поймают удар в голову могут даже забыть собственное имя. Сивый, можешь припомнить мне все, хоть серпяной скол в амбаре Ясны, хоть глупую выходку, когда нас преследовали темные по лесу, только одно забудь – про развод и выброшенное кольцо. Думаешь, отчего вещи в руках держу так, чтобы прикрывали палец без кольца?

– Тебе больно?

Нашла о чем спросить!

– Больно, – просто и без затей ответил Безрод.

– Ты здорово стоял против Брюстовичей.

Промолчал.

– Когда на коня сядешь?

Сивый задумался. На мгновение застыл и ушел в себя. Видимо, слушал раны.

– Через седмицу.

– А потом куда?

Выпалила раньше того, как успела сообразить, что спрашиваю. Сейчас как скажет: «Не твое дело!» С того памятного боя на поляне я перестала подмечать знамения богов. Не летали над нами журавли, ласточки и кречеты, не полыхали зарницы, не говорили со мной приметы. Боги являли знамение для того, кто о нем просил, и пока Безрод валялся без сознания, для кого всевышним стараться? Для меня, что своими руками растоптала все посылы к счастливой жизни? И с тех пор, как Сивый встал на ноги, я украдкой глазела по сторонам: не покажется ли где тайный знак? Но не было тайных знаков, не было и явных.

– Не знаю. Поглядим. – Безрод выпрямился, подавляя стон – спина затекла, раны взвыли. – Дорог на свете много, нехоженых – еще больше.

– Тенька застоялся. Под седло просится.

– Скоро уже.

Сивый выжал еще две полосы, повесил на шею. Была бы я в его шкуре и меня страшно посекли, повязала ленты перевязочной ткани вокруг пояса, так удобнее. Вряд ли Безрод не догадался бы гак сделать.

– Давно хотела спросить: почему ты беспояс?

Промолчал. Усмехнулся, искоса взглянул на меня.

– Долгая история.

– У нас еще много времени. Вся жизнь впереди.

Замерла. Спустит мне эту шалость или осадит, ровно наглую соседскую свинью, что влезла на чужой огородец? Дескать, нет у нас больше общей жизни. Было и все вышло. Теперь каждый сам по себе.

– У тебя рубаха уплывает, – еле заметно усмехнулся.

Дура дурой! Так напряглась, ожидая ответа, что не заметила, как ручей шаловливо вытащил рубаху из ослабевших пальцев и поволок вперед. Вздымая тучи брызг, рванула вдогонку, а когда настигла беглянку и выбралась на берег, Сивый уже уходил. Я припустила следом.