Как долго пролежал – сказать некому. Едва упал на ложе, так и провалился в забытье, положив деревянный лик под больной бок. Поил свежей кровью. Когда поднялся, стало ощутимо лучше, даже озноба не было. А ведь ждал. Которые сутки пошли? Третьи?

– Вторые. – Стюжень присел на колоду, знаком велел молодцам отойти от дверей, чтобы свет не застили. – И горазд же ты спать! Только-только солнышко встает. Рубаху снимай.

Безрод покачал головой. Не сниму. Ни к чему.

– Тогда, вставай. Иди в свет.

Сивый встал и покачнулся. Сделал неверный шаг, второй, третий, встал в дверях. Оперся о створ. Всем тяжело дались эти сутки. Потрепали защитников. Кое-кого даже Безрод не увидел, не обращавший на дружинных особого внимания.

Недавний поединщик вышел во двор. Раненые лежали в дружинной избе, откуда не стихая неслись проклятия, ругань и стоны, оттуда же вынесли умершего от ран воя. Безрод рухнул на завалинку, уронил голову на колени и уснул бы, гори все ярым огнем, если бы Стюжень за плечо не потрепал.

– Князь ждет. Вставай.

– Чего ему?

– Сам скажет.

– А полезут когда?

– По-разному. Когда ночью, когда днем. Вот солнце встанет, и полезут.

Стюжень протянул руку, Безрод отстранился. Слава богам, руки-ноги на месте. Сам встал. А что в глазах звезды забегали, эка невидаль! Не первый раз и не последний. Опять по ступеням на стену подниматься! Ворожец шел следом и чему-то улыбался. Стюжень тоже осунулся, но ему худоба – что камню зубило. С боков обтешет, сердцевину откроет. И стал верховный еще больше похож на валун. Здоров же седобородый!

Князь на взводе ходил взад-вперед по стене, как прошлый раз. И был так же зол и яр. Кольчугу заменил. Старую пустили на кольца для латок.

Безрод встал перед князем. Встал, хотя пуще неволи хотел сесть прямо наземь. Но сесть не предложили. Князь и дружинные воззрились на победителя, как на диво. Сивый усмехнулся. Сам говорил, что диво-поединщик, чего же таращится, будто впервые видит? Поди, не ожидал, что падет рюг. Отвада, наконец, заметил, что Безрод шатается, показал на бочонок у стены – дескать, садись. Сивый и глазом не повел, остался стоять, будто не увидел.

– Здоров ли?

– Издалека заходишь. Чего надо?

Отвада закусил губу. Дерзит. Впрочем, и раньше дерзил, ничего не поменялось.

– Знатно рюга уложил.

– Сам не знатен, кладу знатно.

– Еще раз пойдешь.

– Полон город воев.

– Тебя не жалко! – ухмыляясь, бросил князь.

– Нет. Кончай здесь. – Безрод развернулся уходить.

В спину догнал голос Перегужа.

– Сынок, передых нам нужен. Хоть на денек.

Сивый замер у самой лестницы. Медленно повернулся. Просит бывалый, посеченный воин, просит вместо своего князя, у которого злоба язык отняла. Просит не за себя – за тех бестолочей, что проливают кровь на городской стене и гибнут. Сивый помолчал и усмехнулся.

– Только ради тебя и выйду, Перегуж. Только ради тебя. – Сказал и ушел.

Пытались перевести в амбар к здоровым или в дружинную избу к раненым – не пошел. Упрямо затворился в своей темной клети и понемногу начал тягать из ножен меч, руки нарабатывать. И сам удивлялся. Дыхание должно быть сиплым, бок должен просто гореть, как после раскаленной кочерги, а на поверку выходило не так все плохо! Утром Безрод вставал на ноги и до одури махал мечом. Снова видел себя отроком, которому воевода наказал рубить воздух от рассвета до заката. Даже в беспамятстве руки должны рубить сами. Простое движение должно въесться в самую плоть.

Иногда давал себе отдых, садился и вспоминал. Чем же пахло тогда в избе Волоконя, когда на мужскую половину вынесли новорожденного мальчишку? Молоком, хлебом, прелыми пеленками. Наверное, так и должен пахнуть дом. А еще дом должен пахнуть женщиной. И железом. Огнем, деревом и кашей. И в какой-то момент становилось не по себе. Страшно. Когда так собою бросаешься, что стоит однажды разбросаться близкими? Если на себя плевать, не станет ли однажды плевать на счастье, пахнущее молоком?