– Я слышу твои слова, но я буду следить за твоим физическим состоянием, – она встречает мой взгляд, а затем расплывается в беспечной улыбке.

Когда я улыбаюсь в ответ моей милой младшей сестре, в разговор вклинивается Венеция.

– Это вульгарно.

Я не ослышалась? Она точно считает это вульгарным? Сама страстная спортсменка, она не может так говорит о теннисе и охоте.

Я поворачиваюсь к моей кузине и спрашиваю:

– Ты вообще о чем?

Она фыркает.

– Все эти кампании и составление политических речей. Это непристойно, Клемми. Совсем не по-женски.

Я шокирована и оскорблена. Как она смеет!

– Вульгарна ты, Венеция. По нынешним временам ты вряд ли можешь судить о том, что пристойно, не так ли?

Она вспыхивает, бросает взгляд на Нелли. Неужели она думает, что Нелли не в курсе ее взаимоотношений с премьер-министром Асквитом? Половина парламента знает, что она пишет ему письма по три раза на дню, даже во время важных заседаний.

– По крайней мере, никто не видит, как я агитирую кандидатов. Это мужская работа, Клемми. Работа выборного чиновника. Насколько я помню, никто тебя на должность не назначал, и ты не мужчина.

Неужели Венеция думает, что я оставлю ее шпильку без ответа? Хватит ходить на цыпочках вокруг ее внебрачных интрижек.

– Как интересно, Венеция. Насколько я помню, ты даже не в браке с выборным чиновником, и все же премьер-министр делится с тобой важными государственными секретами в любовных записочках, спрашивая твоего совета.

Нелли ошарашена. Я догадываюсь, что она все же не была в курсе откровенной связи Венеции с премьер-министром.

– Генри называет меня своей путеводной звездой, знаешь ли, – говорит Венеция, краснея. – И у нас чисто интеллектуальные взаимоотношения.

– Ни одно ласковое прозвище не скроет того факта, что твой Генри – премьер-министр – женатый мужчина.

– Я знаю твое мнение на этот счет. Ты такая моралистка, Клементина. Генри и Марго больше даже не спят вместе. Ты единственная в нашем кругу, кто не желает рассматривать внебрачные связи любого вида, даже эмоциональные. Ты и твой муж-ханжа.

– И я даже помыслить не могу о том, чтобы кто-то из нас вступил в такие грязные отношения. Можешь пойти и передать это своему драгоценному Генри и твоей лучшей подружке Вайолет.

Невеселый смех слетает с тонких губ Венеции.

– О, нет, никто не может обуздать Вайолет. Но тебе нечего бояться ее уловок, Клемми. Твой драгоценный Уинстон без ума от тебя.

Я больше не могу терпеть присутствия Венеции. Я встаю, беру сумочку и говорю:

– Так и должно быть. А я – от него.

28 марта 1912 года

Лондон, Англия

Я не позволю этому состоянию выздоровления сдерживать меня. Четыре недели приказного постельного режима оторвали меня от Уинстона, вернули в домашнее заточение к пронзительным голосам Дианы и Рэндольфа, причем последний постоянно закатывает истерики. Доктор настоял, чтобы никаких речей, митингов, светских мероприятий, и Уинстон согласился. Он, по его словам, отправился в плаванье в одиночку.

Неужели напряженная поездка в Белфаст была причиной выкидыша и последующей болезни, что заточила меня в этой комнате? Конечно, Нелли приписывает мои недуги Белфасту. Эта мысль угнетает меня, но я не изменю своего решения сопровождать Уинстона, даже зная о последствиях.

Мое необщепринятое участие в делах Уинстона по Адмиралтейству заставляло делать большие глаза не только Венецию, но и многих других светских дам. Поездка же в Белфаст вызвала тревогу у моей сестры и невестки, Гуни. Белфаст, как заявляла Нелли, опасный город, посещение его не входит в обязанности жены, и Гуни соглашалась с ней. В душе я понимала, что они правы, но они не знали о близорукости моего мужа, и ему необходимо мое руководство, особенно когда из-за визита Уинстона в Белфаст возникла угроза беспорядков.