Но переживать не стоит. Из-за бесконечных табу в этой стране грешные мысли превратились в непозволительную и почти забытую роскошь. Пропустить на закате дня рюмочку после истошных криков начальника на работе, как это принято у нас, в Дохе строго запрещено. Ни алкоголя, ни других непристойных крайностей в этом месте нет. Здесь нельзя смотреть на бирюзовую океанскую гладь и янтарно-облепиховое солнце в искажённом наркотиками поролоновом цвете. В сознании я построил себе мир без приправ и усилителей вкуса, который вдруг оказался смертельно ядовитым. За прожитый год в самом богатом арабском государстве моё недоумение свыклось даже с тем, что холостяков могут обоснованно не впустить в торговые центры, а ставки или другие проявления азарта способны привести к сотне ударов плетью, согласно решению шариатского судьи.

Работа вытаскивала меня из затянувшейся скуки или же нежно вгоняла в неё. В посольстве я мог храпеть в неудобном стуле из микрофибры, до ночи работать над новым проектом или же в отсутствие дел поливать японскую фатсию, тамаринд, гибискус и другие стоявшие возле кабинета пресс-атташе цветы. На приёмы нашего дипкорпуса меня, естественно, приглашали, однако с неохотой и ноткой презрения. Это не раздробляло ландшафт моей засорившейся душонки, ведь все мероприятия были поразительно похожи, словно единоутробные близнецы.

Сначала наш посол, Евгений Валерьянович, вместе с очаровательной тонкокостной супругой, которая каждый четверг пририсовывала ему рога с советником или секретарем-референтом, встречали прибывших гостей. Затем обслуживающий персонал разносил затвердевшие канапе с укропом, творожным кремом и атлантическим лососем, которые из этикета принимал каждый, но никто никогда не ел. После этого женщины отделялись от мужчин и отчаянно начинали обсуждать их вредные привычки, педантично снимая белые шелковые перчатки, чтобы поправить одинаковые, будто скопированные друг у друга, прически. Вечера проходили за закрытыми дверями, и это позволяло мне изредка чувствовать себя безбожным злорадствующим масоном или вяленой, как дипломатический протокол, воблой с прогнившей до костей головой. В конце приема приезжие гости получали незамысловатые, однако символичные подарочки в виде матрешек, раскрывающих многослойные принципы большинства переговоров на дипломатическом поприще. Меня укачивало от круговорота сплетен, лихо закрутившегося меж посольств разных государств, ведь я знал и про нетрадиционные наклонности британского посла, и про скудость ума и незнание английского языка главы представительства Украины, и даже про то, что в прошлом году накурившийся марихуаны дипкорпус соседнего государства в составе трёх высокопоставленных государственных деятелей, безудержно используя неприкосновенность, превысил допустимую скорость, сбив насмерть афганскую беженку и двух её детей восьми лет.

Я уставал от русских, подтягиваясь к чистокровным катарцам, которые в своей уникальной непохожести на граждан иных стран умели довольствоваться невинными представлениями. Фаворитом местных развлечений на протяжении многих лет являлись верблюжьи скачки, на которых я впервые оказался зрителем лишь спустя год после переезда в Доху. Я отправился на стадион в Аль-Шахании, чтобы увидеть как роботы-жокеи верхом на одногорбых самках поднимают пустынную пыль с бедуинской земли.

Охровое махровое солнце, давящее на виски, сливалось с утренним рыжим покалывающим песком. Стая породистых скакунов промелькнула лишь за один взмах ресниц арабской девушки, неприступно сидевшей возле меня. В бессмысленно-несуразных попытках заговорить с той, которая мне никогда не ответит, я забыл, что пришел на стадион ради просмотра скачек. Однако спустя пару секунд мне навязчиво напомнили о цели моего пребывания на удушающей жаре: