В общем, учат, что нет никакой сотни.
Ребёнок говорит: сотня есть».
Это пишет уже не Песталоцци; таковы краеугольные камни педагогики Реджио Эмилия.
С украинской вдумчивостью, нежностью и трагичностью схожие смыслы и замыслы оживут в Павлышской школе Василия Сухомлинского, с грузинской искренностью, страстностью, контрастностью – заискрятся у Шалвы Амонашвили и его учителей.
Наконец, мы прочитаем у Песталоцци обнаруженную и впервые во всеуслышание объявленную истину:
«Каждый ребёнок благодаря элементарному упрощению всех средств обучения приобретает способность передавать знания, полученные им на той ступени образования, на которой он в данный момент находится, всякому другому ребёнку, не имеющему таких знаний. И поступать так – большая радость для каждого ребёнка, получающего хорошее воспитание. Бесспорный факт, что дети гораздо охотнее позволяют другим детям объяснять им то, чего они ещё не знают, чем кому-нибудь из взрослых».
Так был намечен тот путь, на котором в конце ХХ века Евгением Шулешко будет развёрнута практика ровеснического образования: организация таких детских садов и таких начальных школ, в которых ни один ребёнок (благодаря своим отношениям с другими детьми) не может оказаться неудачником. И в шулешкинской практике во всей полноте воскреснут на тех же решающих местах едва ли не все ключевые мысли Песталоцци – но по-иному перекликающиеся, в подробной инструментальной разработке, с учётом того, что было открыто за два столетия исследований.
10
«Только завершённое оказывает большое влияние; лишь оно обладает неодолимой силой. Отсюда естественно вытекает необходимость доводить до возможной степени совершенства фактические примеры элементарного образования и фактический в нём опыт».
Двести лет педагогических исследований были выполнением этого завещания Песталоцци. Опыты, соответствующие принципам «элементарного образования», во множестве случаев были доведены до самых высоких степеней совершенства – и благотворные результаты заботливого и обоснованного введения элементарного образования неизменно подтверждались.
Но насколько бы ни приумножались успехи, в ширящемся массовом образовании они всё так же выглядят не то чудом, не то чудачеством, всё в той же мере остаются далёкими от всеобщего использования. Почему? По незнанию ли? По слабости человеческой? По крайнему недостатку необходимых для элементарного образования любви и веры? По вечным ли законам человеческого бытия, предполагающим хрупкость всего по-настоящему ценного?
По-прежнему у каждого выдающегося педагогического начинания обнаруживаются – как и в эпоху Песталоцци – свои «причины больших и многосторонних неудач», «лежашие и в самих педагогах, и в окружающей среде, и в обстоятельствах времени»…
Пока это так – идеи и слова Песталоцци не превращаются в почтенный памятник истории. Они вновь проясняют нам возможности, беды и надежды в жизни взрослых и детей. Они выражают боль сегодняшних трагедий. В них даны простые и прочные точки опоры для того, чтобы оставаться собой и не сдаваться очередному «общепринятому» течению безответственных мыслей и поступков. Они откликаются в наших душах мечтой о вроде бы несбыточной, естественной и нормальной, достойной человека жизни.
Мечтой, которая то в одном, то в другом месте великолепно сбывается все эти двести лет.
И, вопреки всему, может воплощаться рядом с каждым из нас.
Андрей Русаков
Комментарии к оформлению издания
Содержательно текст «Лебединой песни» И.Г.Песталлоцци представлен полностью и без изменений. (Курсивы в тексте также принадлежат автору).