Джоан усмехнулась:

– Об этом наверняка известно половине труппы. Вы знаете Аделу Брант, которая поет Магдалену? – Фен отрицательно покачал головой. – Она заходила как-то ко мне и видела нембутал. Этого достаточно. Не сомневаюсь, что она тут же принялась нашептывать всем: «Вы представляете, Джоан принимает нембутал. И держит его у себя в гримерной. Говорят, что это наркотик…» В общем, что-то в этом роде.

– Да, – задумчиво проговорил Фен, – в актерской среде такое бывает. Но тут не за что зацепиться. Неужели Мадж всерьез подозревает вас в убийстве Шортхауса?

– Ну до этого, я думаю, дело не дошло. – Джоан глубоко затянулась сигаретой. – Мне показалось, что он считает смерть Эдвина самоубийством. С другой стороны, нембутал в его бутылке с джином противоречит этой версии.

– И что за мотив мог быть у вас для убийства?

Джоан вздохнула:

– Целых два. Бескорыстный и корыстный. Первый – желание спасти постановку, второй – спасти Джорджа.

– Какого Джорджа?

– Джорджа Пикока, дирижера. – Она посмотрела на Фена: – Профессор, что мне делать?

– Ничего.

– Но я должна что-то предпринять. Нельзя, чтобы обо мне подумали…

– Пусть они думают все, что им нравится. А вы не переживайте. Выдвигать против вас обвинения – это такой же абсурд, как изобретение Бленкинсопа.

– А кто это?

– О, мистер Бленкинсоп мой любимый трагикомический персонаж из истории. Он жил в эпоху, когда железные дороги, поезда, локомотивы существовали только в теории. Так вот Бленкинсоп, считая, что локомотивы будут пробуксовывать и не смогут двигаться по рельсам, предложил модель паровоза с зубчатыми колесами. Представляете? – Фен загасил сигарету. – И учтите, у Маджа против вас нет абсолютно никаких доказательств. Если даже на разбирательстве у коронера присяжные вынесут вердикт, что это было убийство, инспектор суду ничего предъявить не сможет.

– То есть я зря запаниковала, – заключила Джоан. – Ладно, не будем об этом. Вы сказали, что хотели со мной поговорить.

– Да. Подробнее узнать о Стейплтоне и Джудит Хайнс.

– Тут особенно нечего рассказывать. Они любят друг друга. Он композитор. Сегодня утром я просмотрела черновик вокальной партитуры его оперы.

– Мадж ее вернул?

– Да. Партитуру нашли в квартире Эдвина.

– И какое впечатление?

Джоан поморщилась:

– Честно говоря, не очень. Но он молод, и главные свершения у него впереди. Композиторский талант у некоторых в полную силу проявляется не сразу. Да мне сейчас трудно судить о чьей-то музыке, когда голова полна «Мейстерзингерами». Как говорил Пуччини: «Иногда мне кажется, что по сравнению с ним мы только тренькаем на мандолинах». Это он о Вагнере.

– А Уолтер Тернер считал лучшей оперой Вагнера «Летучий голландец». – Фен попытался напеть первые такты увертюры. – Что касается «Мейстерзингеров», наверное, еще только «Генрих IV» Шекспира так прославляет величие и благородство человека. В отличие от «Макбета» или «Девятой симфонии» Бетховена, где речь идет о богах. – Он помолчал, а потом, как будто спохватившись, произнес: – А что там было у Шортхауса с Джудит Хайнс?

– Эдвин имел на нее определенные виды, – отозвалась Джоан. – Далеко не благородные.

– И были инциденты?

– Были, – призналась Джоан. – Но я не хочу об этом говорить, потому что обещала…

– Я думаю, в данной ситуации обещание можно нарушить. Надеюсь, это никак не опорочит молодую девушку?

– Нет… но все же…

– Понимаете, Шортхаус мертв, но существует угроза жизни еще кое-кому.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Но они не имеют отношения ни к чему такому.

– Наверное, нет, но в данном деле важна каждая мелочь.

Джоан колебалась недолго.