Все разошлись, переговариваясь друг с другом приглушенными голосами. Оркестранты начали укладывать инструменты.

К Адаму подошла Джоан:

– Как он?

– Расстроен, конечно, но, думаю, продолжит работу. А где Эдвин?

– Вышел вскоре после Пикока.

Адам вздохнул:

– Нам тут тоже нечего делать. Пошли в отель и там выпьем.

Джоан кивнула:

– Да, после обеда. Соберемся и поговорим. Изменить, к сожалению, мы ничего не можем, но хотя бы отведем душу.

Джоан пошла в гримерку, а Адам по пути к себе столкнулся с Шортхаусом.

– Эдвин, прошу тебя, уймись.

Шортхаус посмотрел на него отсутствующим взглядом. Волосы взъерошены, на лбу и щеках капельки пота. Адам в ужасе подумал, что этот человек сходит с ума, и неожиданно для себя почувствовал к нему жалость. Но она пропала, как только тот заговорил. Глухо, с трудом, словно движения губ доставляли ему боль.

– Я завтра же позвоню Леви и потребую, чтобы он выгнал в шею этого ничтожного молокососа.

Адам поморщился:

– Не глупи, Эдвин. Даже если Леви согласится, то и тебе придется несладко. Зачем восстанавливать против себя труппу? Ты будешь страдать.

– Страдать? – Шортхаус чуть повысил голос. – Так я уже страдаю.

Он постоял пару секунд, как будет размышляя, а затем нетвердой походкой двинулся прочь.

Адам посмотрел ему вслед и открыл дверь гримерной.

– А по-моему, не стоит беспокоиться, – произнес Деннис Резерстон. – Все рассосется само собой. Как всегда.

Режиссер сидел, откинувшись на спинку стула, пристально разглядывая янтарный виски в своем бокале. Неизменная шляпа сдвинута на затылок.

– Нет, – возразил Адам, – сейчас не рассосется.

Они собрались за круглым столом в баре отеля «Рандолф». Адам, Элизабет, Джоан, Резерстон, Карл Вольцоген и Джон Барфилд. На часах восемь, в зале еще сравнительно немноголюдно, но несколько столиков неподалеку были заняты. За ближайшим высокий темноволосый мужчина с обмотанным вокруг шеи зеленым шарфом витийствовал со знанием дела относительно действия различных ядов перед аккуратно одетым джентльменом среднего возраста, по виду военным, и молодым человеком с золотисто-каштановыми волосами и розой в петлице. После холода на улице все наслаждались блаженным теплом. Позвякивали бокалы, за барной стойкой шипел пивной кран, к гулу голосов примешивался звон кассового аппарата.

– Я недавно разговаривал с Эдвином, – продолжил Адам. – Он почти невменяем. В нем дико переплелись гордыня и острая жалость к себе. Пьет не переставая. Не представляю, чем это закончится. А ведь для того, чтобы спектакль состоялся, он и Пикок должны как-то договориться.

– А вот красная ургинея, – произнес темноволосый за соседним столом, – приводит к весьма болезненной смерти.

Резерстон вздохнул:

– И что вы предлагаете? Послать делегацию к Леви?

– Это бесполезно, – подала голос Джоан, прикуривая новую сигарету от старой. Сегодняшние события на репетиции ее сильно взволновали, и она курила одну сигарету за другой. – Леви не захочет расстаться с Эдвином. Да и какой оперный антрепренер уволит артиста, на которого ходит публика.

– На нас, между прочим, тоже ходит публика, – обиженно отозвался Адам.

Джоан погладила его руку.

– Дорогой Адам, ты думаешь, что все согласятся уйти, если не уберут Эдвина? Даже у меня нет особого желания разрывать контракт. Потому что каждый день хочется кушать. Так я устроена.

Наступило молчание, которое нарушил Карл Вольцоген:

– Для этого дурака искусство ничего не значит. Он заявляет, что заботится о верной интерпретации произведения Мастера, а на самом деле думает только о себе. А я встречался с великим композитором в Байройте, мне было тогда четыре года, но помню все, как будто это случилось вчера. Мастеру оставался год до кончины. Он был задумчив, но посмотрел на меня добрым взглядом и сказал…