– Не оправдывайся, Мика; ты не можешь сказать о себе, что не имеешь понятия о хорошем тоне, ты просто распускаешься. Болыпевизированный дворянин… совсем новое явление! В царское время гимназисты были вымуштрованы немногим хуже, чем мы – пажи и другие кадеты. Вот семинаристы – те уже были тоном ниже. Теперь же школьники имеют вид в лучшем случае приютских детей, а то так просто шпана. Неужели тебе нравится такая манера говорить и держаться?

Мика поднял голову.

– Вы смотрите только на наружную сторону, Олег Андреевич, а я вот думаю, что с моей стороны грешно быть таким недобрым с Ниной и вами. Придется, видно, каяться отцу Варлааму.

– Ну, в это я не вхожу. Это дело твоей совести.

Но мысли Мики уже повернули в другое русло:

– А теперь я смываюсь! – заявил он. – Побегу на каток: кажется, немного подморозило; если же каток закрыт – махну ко всенощной. Передайте Нине, что уроки у меня уже сделаны, а то у нас и в самом деле не обходится никогда без скандалов. – И Мика живо «смылся».

Минут через пять к Олегу постучал Вячеслав.

– Товарищ слесарь! Я вот тут в прогрессиях путаюсь – не поможете ли?

Олег быстро взглянул на него. Что это? Насмешка? Но глаза юноши смотрели на него выжидающе, в руках была книга.

– Садитесь, – сказал Олег.

Вячеслав слушал его объяснения, мобилизуя, по-видимому, все свое внимание, – с нахмуренными бровями и сжатыми губами. Выражение Мики – «грызет гранит науки» – было очень метко. Олег невольно сравнил его с Микой, который схватывал все на лету и шел к нему за объяснениями только потому, что на уроках математики занимался чтением или игрой в шашки с соседом.

– Спасибо, – сказал Вячеслав, собираясь уходить, но взглянул на портрет матери Олега.

– Это кто ж, мамаша ваша или сестрица будет? Сразу видать, что вы с ей похожи.

В каждой черте лица и в каждой детали туалета у дамы на портрете была такая тонкая аристократическая красота, которую никак нельзя было отнести к жене столяра. Тем не менее Олег ответил:

– Да, это моя мать.

Вячеслав еще несколько минут всматривался в портрет.

– Красивая дамочка! Вся, видать, в бархатах, а на шее жемчуга, надо думать?

– Вот что! – сказал Олег, бросая на стол карандаш и сам удивляясь тому, как властно и жестко прозвучал его голос. – Вы, по-видимому, уже знаете – я не сын столяра и не слесарь, я – поручик лейб-гвардии Кавалергардского полка, князь Дашков. Считаете нужным доносить на меня – сделайте одолжение! Запретить не могу, но изводить себя слежкой и намеками – не дам. Предпочитаю сказать прямо.

– Так вы в открытую перешли? Ладно. Я ничего определенного не знал – подозревал что-нибудь в таком роде. Плохие вы конспираторы, господа офицеры!

– Плохие – не спорю! Ну-с, что же вы теперь намерены делать?

– Да ничего. Доносить я пока не намерен.

– Что значит «пока»? Сколько ж это времени желаете вы оставить меня на свободе?

– А причем сроки? Пока чего дурного не запримечу, пока не станете нам вредить.

– Вредить? Странное какое-то слово! Я не вредить умею, а бороться! Пока, к сожалению, не вижу возможности.

– Ах вот как! Вряд ли и впредь будет у вас эта возможность! Наше ОГПУ молодцом работает.

– А если вы сигнализируете касательно меня – будет работать еще лучше.

– А я уже сказал, что сигнализировать не буду. Коли что запримечу, тогда другое дело, а напрасно зачем. Хватит с вас семи лет лагеря за белогвардейщину-то. Может, вы нам еще и пользу какую принесете. У вас преимущества еще очень большие.

– Преимущества у меня? Теперь? Смеетесь вы? Какие же это преимущества, хотел бы я знать?

– Умны, а не понимаете? Знаний у вас много, говорить и держаться умеете! А мы вот с азов начинаем. Ну спасибо за задачу, пойду пока.