Затем Бату велел позвать Хо-Чана. Запыхавшийся китаец предстал перед Великим Ханом через несколько минут.

– Мой брат Кадан недоволен твоей работой, мастер, – строго сказал Бату. – Ты можешь подтащить катапульты ближе к стенам?

Эта была обычная уловка. За любой непорядок или неувязку во время битвы отвечал не тот, кто был в ней виновен, а тот, кого назначал сам Великий Хан. Хо-Чан каждый вечер докладывал Бату о делах и проблемах, но не удивился тому, что теперь Бату решил заговорить об этом же уже прилюдно. Учитель, подумал китайский мастер, вызвал лучшего ученика, чтобы другие увидели, насколько «хороши» все остальные.

Хо-Чан низко поклонился и рассказал о просевшем крепостном рве и пнях.

Великий Хан молча кивнул.

– Ров можно было засыпать раньше, а пни выкорчевать, – тут же вмешался в разговор Кадан. – Или тебе было мало семи недель?

Хо-Чан пояснил, что после холодной и долгой зимы земля оттаяла только к середине апреля. Половина пней была выкорчевана, а остальные вросли в землю так, что десять пар лошадей рвали цепи толщиной в руку, пытаясь выдернуть наполовину выкопанные корни из земли.

Великий Хан снова чуть заметно кивнул, слушая китайского мастера. Хо-Чан осмелел и сказал, что три четверти катапульт и баллист, доставленных Каданом и Бури в лагерь Бату, либо сломаны, либо изношены до предела. Великий Хан одобрительно усмехнулся. Уже заканчивая свою речь, Хо-Чан вдруг вспомнил о толкнувшем его молодом монголе.

«Вот бы о ком бы им рассказать! – тоскливо подумал он. – Если бы я сломал позвоночник, кто бы сейчас делал мою работу?»

Слушая китайца, хан Кадан пренебрежительно морщился, а Бури отвернулся в сторону. Катапульты, баллисты и стенобойные машины были только кучей связанных или сбитых между собой бревен. В лучшем случае за них отвечал тысячник, отряд которого больше чем наполовину формировался из увеченных воинов и пленных. Среди них встречались и китайцы. Последние не были ни воинами, ни рабами и работали за деньги. То, что Батый дал слово именно такому человеку – наемнику – унижало Кадана и Бури.

– Сколько можно монголам грызть стены этой крепости? – буркнул Кадан, уже не глядя на китайца. – Есть много причин, чтобы оправдать свое бессилие и только одна, чтобы взять этот город – приказ Великого Хана.

– Это не крепость, а крепостной остров, – вежливо пояснял Кадану Хо-Чан. – Там… – китаец показал налево, – река Другусна, а там… – он показал направо, – Жиздра. Жители крепости соединили две реки широким рвом. Высота вала города-крепости больше двадцати метров, а стен – десяти. Весной реки сильно разливаются и обстрел города из-за рек просто невозможен. Кроме того, южный ров…

– Рва больше нет, – перебил китайца Кадан.

Хо-Чан чуть было не закричал, что ров есть, если к стенам крепости невозможно подтащить катапульты. Его лицо пожелтело от напряжения, и китаец едва успел проглотить уже готовые сорваться с губ резкие слова.

– Ров есть, – с поклоном, возразил он. – Пусть он похож на гнилые зубы старой собаки, но он – есть.

Великого Хана Бату перестал интересовать диалог между мастером Хо-Чаном и ханом Каданом. Он привстал и осмотрелся по сторонам, ища кого-то. Совсем рядом, за спинами воинов, мелькнуло разгоряченное лицо Сартака. Мальчик азартно преследовал кого-то и размахивал маленьким копьем с деревянным наконечником. На этот раз разгоряченное лицо сына показалось Бату особенно красивым. Детский хор голосов на секунду приблизился, заглушил другой хор – мужской – но тут же стих, словно растворились в нем.

«Ну, теперь Сартак обязательно победит», – улыбнувшись про себя, подумал Бату. Мысли Хана вернулись к близкому штурму и он нахмурился.