Побег тот кончился кровью и в Таллиноре больше оставаться не было никакой возможности. Да ладно, вроде бы. Других городов по миру хватает. Но вот надо же было такому случиться, что по дороге в Гульрам, попался Керну на глаза кошель с самоцветами, что один из купцов вёз. Это ж с такими-то деньгами не просто в новый город можно перебраться, а сразу чуть ли не правителем там стать. Стянул он этот кошель и сбежал, только не утерпел до Гульрама и загулял на постоялом дворе по дороге. Нагнали его купцы, долг вернуть захотели, а взять-то уже и нечего, только руки-ноги свои и остались. Вот их торговец и решил продать в уплату долга. Так оказался Керн в колодках. Опять сбежал. Опять попался. И вот теперь всё в тех же колодках, не дающих ощупать разбитую башку, валялся на полу клетки и малодушно надеялся сдохнуть поскорее.

Кровавая муть медленно отступала, выпуская из своих цепких лапок сознание жертвы. Мир начал обретать звучание, пробиваясь в уши чередой скрипов, свистов, странного говора и чьих-то (возможно, даже моих) стонов. Потом начала проступать фактура вместе с осязанием неструганных досок подушечками пальцев и щекой и другими частями тела. Потом в нос пробрались запахи, требуя обратить на себя внимание и выбивая слезы. Сложное амбре не очень-то мытых тел, лошадей, дерева, смолы и походной кухни. И лишь после того забрезжил свет сквозь со скрипом открываемые веки.

Ну, здравствуй, новый мир, мать твою!

Злость бьет по нервам, и я чувствую, как схожу с ума, поддаваясь беснующейся ярости внутри. И тут же в ответ чья-то воля сжимает вокруг меня клетку, впивающуюся острыми жилами в мое тело, заставляя корчиться от боли и рычать в бессильной ярости, царапая дощатый пол острыми когтями. Из груди рвется лишь беспомощный рык и стон, смешанный с болью. Я в бессильной злобе бью по полу, отчего доски натужно заскрипели, но выдержали.

А в моей голове медленно всплывали картинки недавних событий… И вот тут уже накрывает по настоящему, и рык сменяется на вой. Хочется разодрать в кровь новое тело, чтобы вырвать себя из этой задницы, которая хоть и отличалась красотой, но была не моей! Мать моя женщина… Что же за дерьмо собачье?! И я вою, как сумасшедшая, только из груди рвется не мой голос, а тот, отвратительно прекрасный, низковатый женский голос, которого у меня никогда не было.

Как и этих отвратительных крыльев и прочего демонического, что мне досталось в этом месте и… мире?

– Что за сраное дерьмо! – крик вырывается из груди, ломая последние замки самоконтроля, раскалывая волю в лоскуты, и рычание сменяется плачем. Обжигающе-соленые слезы катятся вниз по щекам, а в груди пылает пожар из смешанных боли, отчаяния и непонимания того, что со мной происходит. И один за другим удары сотрясают пол моего нового пристанища, которое я даже не хочу разглядывать. – Что за…

Дальше следует длинная и пространная матершиная сентенция.

Но она разрушена чьим-то вмешательством. Чьей-то чужой мыслью, вдруг прозвучавшей в голове. «Сдохнуть поскорее».

– Я не сдохну!!! – я со всей силой кричу в ответ.

IV

. Исторические встречи среди прутьев и боли

Рядом послышалась незнакомая речь. Вернее, слова были незнакомы, а эмоции – очень даже. В первый раз Керн проснулся в клетке точно с такими же. И даже орал так же. И его тоже никто не понимал. Ох, как же давно это было, лет десять назад, наверное… Нет, больше. Глупо вышло, попался охотникам в облике зверя. Но в итоге всё обернулось хорошо.

Меланхоличные поиски воды на ощупь прервал такой внушительный подзатыльник, что у оборотня чуть голова не оторвалась. Мгновенно передумав помирать, он подхватился с места и отскочил к решётке, попутно перевернув искомую миску с водой.