Почему он нарушил свой привычный порядок? Почему сбилась дата преступления? Или Зекаи был прав – последнее убийство мог совершить кто-то другой? Нет, об этом слишком рано говорить, следует выждать. Да, звучит ужасно, но нам нужно дождаться следующего убийства. Слепой Кот или кто-то другой – такой же человек, как мы. Как и все мы, он совершает ошибки. Думать, что он безупречен во всем, непродуктивно.

Но если преступник или, может быть, преступники не связаны со Слепым Котом? Тогда какова их цель? Чего они хотят? Просто подражают известному серийному убийце? Некоторые часто возводят маньяков в объект культа и пытаются им подражать. Но, может быть, преступник или преступники преследовали совершенно иные цели? А если это подражательство, как бы на это отреагировал Слепой Кот? Понравилось бы ему такое «творчество» или скорее разозлило? Что-то подсказывало – нет, не понравилось бы. Скорее, его рассердит, что кто-то воспользовался его славой и стал убивать от его имени. Это опасно, это может быть воспринято как покушение на его наследие. И в таком случае он может сам захотеть разобраться с подражателями. Но Слепому Коту, если это не он расправился с Акифом, еще надо узнать о последнем убийстве. А может быть и такое, что Слепой Кот организовал преступление, но исполнил его не своими руками, а руками своих верных последователей. Кто может знать, что происходит в головах безумцев?

Тут я заметил, что чем больше вопросов крутится у меня в голове, тем сильнее закрываются глаза. Хорошо было бы записать все мои прикидки, но навалилась такая тяжесть, что я с трудом повернулся на левый бок, к стенке. И уткнулся взглядом в фотографию Айсун. Даже в зыбком свете ее огромные глаза смотрели прямо на меня.

«Что ты делаешь, папа? – будто бы говорила она. – Тебе что, не хватило того, что ты стал причиной нашей смерти, так ты теперь ищешь, как бы убить самого себя?»

Я сомкнул веки и попытался стереть связанную с Айсун мысль, но от мертвых так просто не спастись. Даже тяжелое покрывало сна не защитит от них.

Не знаю, как долго я лежал с закрытыми глазами, но внезапно из темноты выступило заросшее деревьями пространство. Сначала я подумал, что это кладбище, где похоронены Айсун и Гюзиде. Но, пройдя через деревянную калитку, я понял, что ошибся – это была рощица, в которой я никогда прежде не был. В нос ударил резкий запах инжира. Кроме инжира, здесь росли деревья грецкого ореха, сливы, акации, кукули, сосны, дубы, ели и каштаны – много, очень много деревьев. Все они были одинаково молодыми, крепкими и здоровыми. Ветви были настолько раскидистыми, а листья самых разных оттенков зеленого – настолько большими, что небо почти не просматривалось.

Между серебристыми, светло- и темно-коричневыми стволами петляло двенадцать тропинок… Двенадцать – снова это число. Все тропинки вели в одно место – к детской площадке. Чего на ней только не было: качели, карусели, горки, лесенки, песочницы… – и все из дерева. Но почему-то это прекрасное место рождало во мне чувство тоски. И почти сразу я понял, почему – здесь не было ни одного ребенка. Не спорили друг с другом девчонки, не вопили мальчишки, не было слышно детского смеха. Все эти горки, качели и карусели, назначение которых – радовать детей, дышали неутолимой тоской. Потом до меня дошло, что вокруг царит мертвая тишина: не пели птицы, не шуршали в деревьях белки, ветер не шелестел в ветвях, не было слышно человеческих голосов… Я всегда стремился сбежать от городского шума подальше в глушь, но меня пугало зловещее безмолвие.

В этот момент я увидел ребенка: он бежал по третьей из опутавших рожицу на манер коричневой паутины двенадцати дорожек. Он даже не бежал, а летел меж стволами деревьев. Но это не было радостным стремлением поскорее оказаться на детской площадке – напротив, ребенок был несчастен, испуган, затравлен. Я не видел его лица, но по движениям понимал, что он охвачен паникой. Было видно, что ребенок хочет от кого-то убежать, рвется изо всех сил. Он был худ, плохо одет, на взгляд, ему было лет десять. Цвет волос разобрать не получалось.