– Делайте то-то или то-то, найдите такую-то травку, достаньте корень того то.

Из-за таких ег опознаний его обхаживали все окружающие, и в особенности глупые женщины, ибо они на слово верили всем его сплетням. Он неплохо наживался на них, сочетая свои рецепты, он один зарабатывал в месяц больше, чем сто профессиональных слепцов за целый год.

Однако же, мне бы следовало сказать вашей милости, что при всех своих невероятных прибылях и барышах, это был самый жадный, алчный, желчный, скупой человек на свете. Он и меня морил голодом, но морил честно, ибо лишая меня крохи пропитания, он и сам лишал себя самого необходимого. Сказать по правде, если бы не моя хитрость и изворотливость, я бы давно околел с голодухи. Однако, несмотря на все его знания и предусмотрительность, я так ловко подстраивал, что почти всегда всё лучшее, и притом в наибольшем количестве, доставалось мне. В этих делах я проявлял поистине божественную выдумку и пускался на дьявольские хитрости, и о некоторых я вам расскажу, хотя и не все они пошли мне на пользу.

Хлеб и другую снедь слепец держал в большом холщовом мешке, который закрывался при помощи железного кольца с замком. Само собой разумеется к мешку прилагался и ключ, которым закрывался замок. Слепой прятал в мешке и вытаскивал из него что бы то ни было с такой важной рачительностью и осторожностью, с такой сатанинской расчетливостью, что никто в мире не смог бы стащить у него и крошки. Из этого самого мешка я получал скудную пищу и пожирал её в мгновение ока.

Тщательно закрыв кольцо на своём мешке, мой хозяин всегда успокаивался – он полагал, что в это время занят чем-либо общественно полезным, а я в это время тихонько распарывал по шву жадный мешок, таская оттуда лучшие куски хлеба, сала илди мяса, а потом снова тихо зашивал. В моём распоряжении были столь краткие мгновения, что я не мог, разумеется, успеть утолить мой волчий голод, а лишь чуть-чуть замаривал червячка, который вечно сосал мой желудок благодаря милосердию злого слепца.

Все, что мне удавалось урвать или украсть из денег, попадавших к нам во время нашего попрошайничества, я держал в полушках, и когда его просили затеять свою молитву и подавали ему ценлый бланк, то едва дарующая длань расставалась с монетой, как она мгновенно пропадала в моём бездонном рту, а в жадную лапу слепца ловко попадала загодя приготовленная мной полушка, так что стоило слепцу протянуть за нею длань, как я мгновенно производил размер и переоценку дарения, обделяя хозяина половиной его достояния. Определив наощупь, что монета вовсе не в целый бланк, слепец чертыхался и громко сетовал:

– Какая-то чертовщина! С тех пор как я обзавёлся таким поводрём, мне подаются только полушки, а прежде всё время платили бланками и даже мараведи давали. Это из-за тебя везение оставило меня!

Чертыхаясь подобным образом, он сильно сокращал молитвы или вовсе мог прервать их на середине, дав мне указание дергать его за капюшон, как только заказчик отойдет. Я тщательно выполнял его указания, и тогда он снова принимался выкрикивать всё то, подобные ему обычно выкрикивают в уличной толпе:

– Монменьор! Какую молитву прикажете вам прочесть?

Во время еды он имел обыкновение держать возле себя кувшин вина. Я поспешно выхватывал кувшин и, тайком, хлебнув из него два или три приличных глотка, ставил на место. Но моё блаженство не могло продолжаться вечно. Ведя подробный счет глоткам, он в конце концов обнаружил утечку и с тех пор, желая сохранить в целости свое винцо, никогда не расставался со своим кувшином, впившись клешнёй в его шершавую ручку. Надо признать, что ни один магнит в мире не притягивал так женлезо, как меня притягивало чужое винцо, так что скоро я уже потягивал винцо через длинную соломинку, заготовленную мной на этот случай в поле ржи. Опустив соломину в горло кувшина, и придерживая её у самого дна, я высасывал вино до последней капли. Я был хитёр, но так как хозяин по всей видимости обладал ещё большей хитростью, то, по всей видимости догадавшись о моёи изобретении, он полностью изменил он свои привычки и стал прятать кувшин между ног, всё время прикрывая горлышко рукою, и таким преспокойно лакал из него моё винцо. Я же, словно рождённый для этого вина, теперь, глядя на него, просто погибал, и наконец, поняв, что от ржаной соломы нет никакого проку, придумал проделать в донышке кувшина неприметную дырочку, потом нежно залепив её тонким слоем воска. Во время обеда, изображая из себя скромную замёрзшую овечку, я приспосабливался у ног злосчастного слепца, чтобы погреть ноги возле нашего жалкого очага. Воск в кувшине вскорости таял от тепла, и тонкая струйка вина мерно сочилась мне прямо в рот, который я раскрывал столь широко, что ни одна капелька не пропадала попусту. Слепец страдал страшно! Иной раз только он изловчиться выпить, а в кувшине-то тю-тю, пусто.