– Так вы собираетесь причинить себе вред? – спросил отец Трэвис, желая не поддаваться эмоциям и притворяясь туповатым, но добрым малым. Нола дала задний ход, надула губы, напустила на себя испуганный вид. А когда поняла, что священник может позвонить Питеру, ее взгляд вспыхнул и метнулся в сторону. – Надеюсь, вы не имеете в виду того, что я подумал?

Отец Трэвис отхлебнул кофе и посмотрел на нее из-под бровей. Он не мог сказать, какой процент ее слов был бессовестным враньем. Самоубийство казалось ему оскорблением памяти его друзей, погибших в Бейруте. Они хотели жить, стать хозяевами своей судьбы, а погибли за бесценок – все, кроме него. Так что, возможно, он все еще топтал землю, чтобы отдать долг за 241 потерянную жизнь. От этой мысли он почувствовал прилив злости. Его кулак сжался и разжался.

– Давайте поговорим о Мэгги.

– А что с ней не так? – Отец Трэвис нахмурился, и Нола угрюмо опустила глаза, как нашкодившая девочка. – Она, кажется, привыкла. Они все привыкли. Одна я не могу смириться. Я пришла поговорить о себе.

– Ладно, давайте поговорим о вас как о матери Мэгги. Если вы тем или иным способом займетесь саморазрушением, то потянете и ее за собой. Вам это понятно?

Нола мотнула головой. У нее был такой вид, будто она готова высунуть язык. Это было ужасно, ужасно, священник относился к ней как к придатку ее семьи. Для него она ничто. Он ее даже не слышит.

– Я не хочу о ней говорить, отец Трэвис!

– Почему?

– Она вечно мне перечит. – Лицо Нолы передернулось от волнения, а потом она вдруг заплакала. Отец Трэвис подтолкнул к ней рулон с бумажными полотенцами. Она давилась рыданиями, и искренние слезы текли по щекам. Казалось, Мэгги была главной причиной ее несчастий, ее неспособности справиться с горем. – Она маленькая стерва, – прошептала Нола, уткнувшись в полотенце.

Отец Трэвис услышал.

Нола смахнула слезы с глаз, и ее лицо немного прояснилось.

– Простите, святой отец. Может, мне и впрямь стоит относиться ко всему более спокойно. Наверное, мне нужно начать жить нормальной жизнью. Я должна привыкнуть к тому, как обстоят дела. Принять и смириться. Хватит думать о Дасти.

Отец Трэвис встал и обошел вокруг стола.

– Думать о Дасти – это нормально, – сказал он.

Он стоял позади Нолы и говорил, адресуясь к ее пушистой макушке. Возможно, именно здесь он должен был сдержаться, подождать. Но фальшивое кокетство Нолы раздражало его, казалось похожим на издевательство.

– Не нормально то, что вы сделали на мессе, – сказал он. – Вы ударили Мэгги.

Вспыхнув, она обернулась.

– Это не так!

Отец Трэвис попробовал прожечь ее взглядом, но у него это не очень получилось. Ее миловидность отвлекала и действовала, как броня. Она оказалась куда более твердым орешком, чем вся его компания анонимных алкоголиков.

– Что, если по поводу вашего обращения с Мэгги ко мне явится Питер или придет она сама? Что, если вопрос поднимет кто-нибудь из семьи Айронов или ко мне обратится учительница или еще кто-нибудь? Тогда мне придется пойти в социальную службу.

– Вы действительно так поступите? – проговорила Нола сквозь рыдания, но лицо ее выражало ярость.

Она ринулась вперед, причем так ловко и резко, что ее грудь оказалась прямо в пальцах у отца Трэвиса. Он вздрогнул, словно обжегшись.

Нола сделала шаг назад, в ее глазах застыло изумление.

– Скажите, что вы говорили не всерьез о социальной службе, отец Трэвис. А я сделаю вид, что вы не касались моей груди.

На щеках Нолы появились ямочки, но в глазах была сталь.

– Груди? – переспросил отец Трэвис и указал гостье на дверь, взорвавшись гомерическим хохотом. – Эй, Стэн! – крикнул он в коридор. Появился церковный служка с метлой в руке. – Слушай! Миссис Равич сейчас притворится, что я ее домогался.