На этот раз версальцы не ограничились обстрелом с дальней дистанции. По бульвару загрохотали копыта, и на бульвар карьером вынеслись две орудийные запряжки. Расчёты, наследники конных артиллеристов Великого Бонапарта, не сумевшие сберечь их славу при Седане, лихо, с лязгом железных шин, развернулись, скинули пушки с передков и дали залп. Первый снаряд провыл над бруствером, заставив защитников вжаться в камень. Второй зарылся в землю шагах в десяти и взорвался, осыпав баррикаду осколками. Коноводы бегом увели лошадей в тыл, канониры подправили прицелы и стали прямой наводкой бить в каменную кладку. Но гранатам, начиненным дымным порохом, явно недоставало мощи: булыжники, прихваченные известковым раствором, держались, а воодушевлённые защитники отвечали на обстрел хохотом, свистом, непристойными советами и ружейной пальбой.

Коля один за другим опустошил два магазина, но попал всего один раз. Он уже жалел, что отказался от «маузера» – с его длинным стволом и прицелом, нарезанным на тысячу шагов, можно расстрелять расчёты, как мишени на полковом стрельбище.

Попадал не он один: сражённые пулями, повалились двое артиллеристов, их места тотчас заняли другие. Кривошеин, неистово матерясь, разворачивал пушку в сторону новой цели, но наскоро сложенный банкет рассыпался, и многострадальное орудие перекосилось. Теперь выстрелить из него можно было только под ноги атакующим.

Версальцам тем временем надоело впустую разбрасывать снаряды. Наводчики повысили прицел, и следующий залп угодил в верхние этажи домов над баррикадой.

Результат оказался катастрофическим. Переулок заволокло пылью, защитников осыпала каменная шрапнель, поражавшая не хуже чугунных осколков. В мгновение ока погибли четверо, ещё десяток раненых поползли прочь, залитые кровью. Оставшиеся на ногах бестолково метались в клубах пыли – полуослепшие, потерявшие способность действовать разумно. Те немногие, кто сохранил хладнокровие, кинулись под защиту подворотен. Коля, лишь чудом избежавший смерти (кусок кирпича ударил в бруствер в вершке от его головы) побежал за ними – но не успел сделать и трёх шагов, как лицом к лицу столкнулся с Николь.

– Николя! Какое счастье, это вы, mon seul ami[16]! Я не знаю, что делать – бежать, спасаться?

Не тратя времени на разговоры, он сгрёб девушку в охапку, втиснул в дверную нишу и закрыл собой. За спиной снова грохнуло, но плотно набитый ранец принял обломок кирпича на себя без ущерба для владельца.

Залп был последним – версальцы пошли в атаку. Навстречу им захлопали редкие выстрелы и Коля, мазнув губами по щеке девушки, шепнул: «жди здесь, я скоро!» и кинулся к баррикаде. Уцелевшие стрелки уже занимали места. Среди них он увидел и Кривошеина: «студент» стоял, возле пушки, опираясь на «германку» и сжимал спусковой шнур.

Грохнуло. Картечь с визгом срикошетила от булыжной мостовой, проделав в рядах неприятеля изрядную брешь. Но версальцев было уже не остановить: первые ряды карабкались на бруствер, задние в упор расстреливали защитников, пытавшихся сбрасывать атакующих штыками. Командира коммунистов, студента с саблей, пытавшегося спасти знамя, закололи у Коли на глазах. А на баррикаду лезли, уставив штыки, новые солдаты: рты раззявлены в крике, в глазах – животный страх и свирепая жажда убийства.

Сзади раздались крики: «Отходим к площади!» Коля кинулся прочь, на ходу меняя магазин в «люгере» – и вдруг затормозил, чуть не полетев с ног.

«Николь! Она рядом, ждёт, а он бросил её на растерзание осатаневшей от крови солдатнѐ!»

Он побежал назад, к подворотне, когда фасад дома напротив обрушился и в какофонии боя возникли новые звуки: треск ломающихся балок, хруст раздавленных кирпичей и мерный металлический лязг, будто по брусчатке ударяли подбитые железом башмаки великана. Мостовая под ногами дрогнула в такт этим шагам, и из завесы пыли возникли очертания громадной двуногой фигуры.