– Доброго, – медленно протянул я, все еще не сводя взгляда с лица сурьевича. Ибо из его медно-серебристой кожи сгустившей собственный ореол, и ставшей, прямо-таки, красноватой выплеснулось с десяток тончайших золотых нитей, закружившихся возле оранжевого сияния и с тем подавляя, али впитывая плывущий там дотоль желтоватый дымок. Вызывая во мне острое желание, словить их на перста. Оно как порой я такое творил с теми, которые плескались из кожи Ковин Купав Куна, ощущая тогда моментально возникающую в подушечках пальцев сильнейшую вибрацию.

– Весьма жаль, ваше великолепие, что Камал Джаганатх не оценил ваше желание его встретить, – молвил Арун Гиридхари снова возвращая на себя мой взгляд и улыбнулся, не только изогнув нижний край рта, проложив по верхнему краю вплоть до ноздрей тонкие морщинки, но и вскинув сами уголки его вверх, так как порой улыбался Ананта Дэви.

Я же с удивление отметил, что негуснегести назвал сурьевича по имени, понеже его (в свой срок сменившего титул принца велесвановцев на Ананта Дэви) никто в Веж-Аруджане окромя меня не смел, таким образом, величать.

– О, нет! Нет! – торопливо откликнулся Камал Джаганатх, и, ступив вперед, протянул руки, да слегка приобнял меня. – Извините, Лан-Эа, не желал вас расстроить и яснее ясного я оценил ваш сюрприз. Просто намеднях случилась некая оказия, и я сим вельми встревожен, – и так как он нежно и вроде примиряясь, прижал меня к себе, и я в ответ раскрыл руки, да крепко его обнял, а после поцеловал в материю утаки в том, проявляя к нему те особые чувства, любви и тепла.

– Мой поразительный мальчик, уникальный голубчик, – очень тихо, точно пропел в мою голову Ананта Дэви, и, наклонившись, поцеловал в макушку, как раз между двух глаз, абы, как и прабха, и главный дхисадж то почасту демонстрировал. А стоящий подле него Арун Гиридхари, что-то шумно в созвучие с отдельным колебанием струны гуслей дыхнул, явно сказывая на гиалоплазматическом языке. И вже в другой миг с правой стороны, обежав самого негуснегести, выскочил халупник (вероятно, личный халупник сурьевича, коего звали Туви) держащий в руках небольшой голубой сверток. Он замер возле велесвановца и его уплощенная и узкая голова, со стороны кажущаяся продолжением шеи, шевельнула завершающим ее длинным мягким хоботком, вроде как заурчав и подпев струной гуслей. А когда Арун Гиридхари взял у Туви сверток, тот дернул вниз голову, видимо, поклонившись, да принялся пятиться назад.

– Надобно обсушить его великолепие, а сиречь он расхворается, – пояснил свои действия негуснегести. И тотчас развернув сверток, едва его встряхнул. Посему образовался очень длинный и широкий пласт тонкой материи, который (стоило только Ананта Дэви от меня отступить назад) на мои плечи накинул Арун Гиридхари. И сразу свел ее стыки, отчего материя облекла мое тело вельми плотно, и, ощутимо просушила кожу, прахар полосы и даже опашень.

– Не-а, не расхвораюсь, я крепкий, – отозвался я и вновь услышал, как Арун Гиридхари выдал в шумном дыхании высокую нить струны. В этот раз она сопровождалась легким птичьим напевом, впрочем, прервавшимся как-то резко, точно, то была лишь однократная трель. И тотчас халупник, замерший возле Аруна Гиридхари, торопливо ступил ко мне, и, опустившись на присядки, принялся промокать концом материи мои стопы. А Ананта Дэви почему-то тягостно качнул головой, словно с чем-то не соглашаясь, потому я понял, негуснегести сказал не только слуге, но и ему.

– Что вам молвили, Камал Джаганатх? – спросил я, ощущая плывущее от него напряжения и сам, начиная волноваться.