Повсюша чинно поклонился:

– Мужики, бухлом не разживёмся?

Самый старый, тощий и интеллигентный из грузчиков выплюнул окурок:

– После одиннадцати – не допускается.

Повсюша долил в голос цыганской слезы:

– Нам друга помянуть.

Грузчики уважительно склонили головы. Тощий нагнулся и поставил на стол вторую бутылку.

– Садитесь.

Налили. Выпили. Закусили чужой снедью. Грузчики сочувственно поделились размышлениями.

– Все под Богом ходим.

– Друзей терять – нет хуже.

– Это всё равно, как руку тебе отрежут.

Ещё выпили. Тощий скорбно посмотрел на меня:

– Где похоронили-то?

– Простите, кого?

– Друга вашего.

Я не успел ответить, как Повсюша с размаху хлопнул свёртком об стол.

– Пока не успели. Идём вот закапывать. Боимся только, закрыто уже.

Окоченелый труп обезьяны, наполовину вывалившийся из полиэтилена, улёгся аккурат между колбасой и салом. Грузчики несколько мгновений усваивали жутковатый натюрморт. Потом медленно подняли взгляды на нас.

Поспешная ретирада быстро отняла у Повсюши последние силы. Бежали мы всего минут пять, но он уже начал отставать.

– Стой… Я больше… Слышь?

Я остановился. Повсюша сипло, с натугой втягивал и выгонял из груди воздух. В одной руке он держал дохлую обезьяну, та начала оттаивать, капли падали с мокрого хвоста, оставляя на асфальте крупные пятна. В другой руке мой беспокойный друг крепко зажал умыкнутую при бегстве бутылку водки.

– Жалко… початую прихватил… торопились очень. Там ещё полная осталась.

Отдышавшись, Повсюша хлебнул из бутылки, протянул трофей мне.

– Хлебни.

– Спасибо, мне хватит. Слушай, давай уже как-то кончать с этим.

– Пошли, я знаю место.

Повсюша мотнул головой и зашлёпал по тротуару. Я обречённо заторопился за ним, пытаясь на ходу отвлечь его от замысла, сути которого я ещё не знал, но который меня всё больше тревожил.

– Повсюш, я знаю чудесное место на откосе. Рядом поезда ходят, жизнь кипит. Ему не будет скучно. Как тебе откос? Можно, конечно, на пустыре, но на пустыре как-то не так. Собаки ходят, откопают ещё.

Повсюша на ходу ещё хлебнул водки и мотнул головой:

– Нет, всё надо делать по-человечески. Пришли.

Мы стояли у высокого бетонного забора. Повсюша дал мне глотнуть водки, вылил себе в рот остатки и двумя взмахами отправил через ограду пустую тару и Чарли. Чарли приземлился беззвучно, бутылка чиркнула о бурьян, но, судя по звуку, не разбилась.

– Помоги.

Мы с трудом перебрались через ограду. Повсюша, приглушённо матерясь, искал в траве Чарли. Я сделал в кромешной темноте шаг, другой. Споткнувшись, едва не полетел, но удержался, ухватившись за чью-то холодную ногу в сандалете. Я поднял голову и похолодел – в лунном свете на меня скорбно глядел мраморный ангел. Ангел неожиданно подмигнул. Хотя, возможно, это только показалось.

– Повсюш, ты рехнулся? Это же кладбище. Тут людей хоронят.

Повсюша цинично отозвался из темноты:

– Чарли был лучше большинства идиотов, которых я знаю.

– Надо думать, учитывая твои компании.

Невидимый Повсюша неожиданно съязвил:

– Ага. Того же тебя взять – сидел бы работал, так нет, нажрался у грузчиков и таскаешься по кладбищам с дохлой обезьяной.

Я назвал своего друга свиньёй, и мы двинулись по аллее, оглядываясь по сторонам. Повсюша бурчал.

– Зря мы от ограды ушли. Там свободное место было. Не подселять же его в чужую могилу. С другой стороны, так легче запомнить, если памятник есть. Костян приедет, приведу его – мол, так и так, здесь вот Чарли твой. А не поверит – всегда откопать можно. Только закрытия кладбища надо дождаться. Как ворота запрут, тут никого не бывает. У них сторожу сто лет в обед, он сразу дрыхнуть ложится.